Внимание!
вторник, 10 сентября 2019
05:17
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 09 сентября 2019
Прочитано:
How Not to Write a Novel: 200 Classic Mistakes and How to Avoid Them--A Misstep-by-Misstep Guide (Howard Mittelmark, Sandra Newman).
Описанные с юмором 200 самых частых и заметных ошибок при написании романов, начиная с "Диалога двух разумов без места и времени действия" и заканчивая Мэри-Сью и роялями в кустах. Перевода на русский я не нашла, но большая часть ошибок подходит и для написанного на русском тоже.
Найдено:
Pacemaker Planner - планировщик для тех, кто работает с текстом (написание, вычитка, перевод и т.д.). Позволяет установить норму написанного в день и следить за её выполнением.
Ну и наконец-то
How Not to Write a Novel: 200 Classic Mistakes and How to Avoid Them--A Misstep-by-Misstep Guide (Howard Mittelmark, Sandra Newman).
Описанные с юмором 200 самых частых и заметных ошибок при написании романов, начиная с "Диалога двух разумов без места и времени действия" и заканчивая Мэри-Сью и роялями в кустах. Перевода на русский я не нашла, но большая часть ошибок подходит и для написанного на русском тоже.
Найдено:
Pacemaker Planner - планировщик для тех, кто работает с текстом (написание, вычитка, перевод и т.д.). Позволяет установить норму написанного в день и следить за её выполнением.
Ну и наконец-то
суббота, 07 сентября 2019
Название: Имперское сознание
Бета: Efah
Оригинал: Empire State of Mind by TeamRedhead
Размер: макси. Глава 4 из 23.
Пейринг/Персонажи: Хакс/Бен Соло
Категория: слэш
Жанр: romance, hurt/comfort
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: У Этана Хакса есть пустой пентхаус, пристрастие к макиато (в котором он не признается) и весь мир у его ног. Он может купить что угодно - кроме одной-единственной вещи, которой ему не хватает.
У Бена есть: брошенный колледж, список психических диагнозов длиной в километр, токсичные родители-гомофобы, работа, которая ему не подходит, дом, который совсем не дом, и нет надежды на лучшее будущее. В самом деле, кто в здравом уме полюбит кого-то настолько сломленного и уродливого, как Бен Соло?
Список глав
Читать главу 4
Бен устал. Он был настолько выжат, настолько лишен всей энергии, воли к жизни, надежды, что ему и стоять-то было трудно — не то что выполнять работу так, как от него ожидалось. Прошло три недели с тех пор, как его вышвырнули из дома, который, как Бен узнал на горьком опыте, никогда и не был его домом. С тех пор он ночевал в приютах, с трудом успевая туда по вечерам, просто чтобы получить хоть какую-то крышу над головой, принять душ и съесть что-нибудь, не завернутое в целлофан и не запечатанное в пластиковый контейнер. Лекарства закончились уже давно, но он всё ещё чувствовал отдалённые эффекты от химических веществ, покидающих тело. Тошнота и головная боль были его постоянными спутниками, а способность к концентрации внимания ухудшалась с каждым днём. Ему редко удавалось достаточно поспать, а когда он всё же засыпал, то один кошмар сменял другой, пока он наконец не сдавался и не вылезал из постели. Это выматывало, делая его раздражительным и нервным. Всё вокруг было слишком ярким, слишком громким, слишком быстрым — и Бен с огромным трудом пытался оставаться спокойным. Болезненная слабость возвращалась к нему, и это пугало его больше, чем он желал себе признаться.
Он не хотел снова стать таким — слабым, ранимым, настолько близко принимающим всё к сердцу. Он провёл восемь лет своей жизни с этим чувством — будто все его нервы были снаружи, а мир состоял из лезвий и тёрок, будто он не мог держать себя в рамках — тесных рамках собственного тела, будто он тонул на суше. Его руки и ноги служили живыми напоминаниями о полной силе его безумия, и хотя шрамы давно побледнели, Бен очень хорошо знал, как легко было снова подхватить эти разрушительные привычки — тем более что они всегда таились так близко к поверхности его сознания. Он боялся сам себя, и не было никого, кто помог бы ему справиться с этим. В конце концов, кто захотел бы ему помочь? С чего бы кому-то хотеть привнести в свою жизнь тот бесконечный парад сумасшествия, которым представлялось Бену его существование? Он не винил их — он никогда не винил других людей — Бен и сам не хотел бы находиться рядом с собой, как же мог он требовать этого от кого-то ещё? Единственный талант Бена — разрушать всё вокруг себя, будь то вещи или жизни других людей, и он смирился с этим много лет назад.
А ещё он знал, что это только начало. Скоро, совсем скоро, тьма, таящаяся на задворках его сознания, выползет наружу, окрашивая всё вокруг тем безнадёжным, не-чёрным, не-серым, не-коричневым цветом. Цветом надгробия — каким оно будет, когда Бен, наконец, сломается. Может, в этот раз ему всё удастся, но, учитывая свой послужной список, он на это не рассчитывал. Каким же жалким он был. Он даже не мог правильно совершить само… нет. Заставляя себя отвлечься от этой конкретной череды мыслей, он попытался натянуть на лицо выражение, говорящее «всё нормально», а не «я уже три недели бездомный, и у меня грёбаный нервный срыв». Вероятно, это был всего лишь вопрос времени, когда всё случится, и он абсолютно не хотел об этом сейчас думать.
Становилось всё сложнее сдерживаться, заставлять себя быть вежливым и услужливым по отношению к коллегам и клиентам, и Бен с ужасом ждал того дня, когда он, наконец, сорвётся. Вообще-то, если по-честному, сегодня мог быть тот самый день. Он чувствовал это с самого утра, когда после вереницы ночных кошмаров проснулся с ноющими мышцами и сбитыми костяшками пальцев — в какой-то момент он не удержался и ударил кулаком в стену. Ему повезло, что никто из других постояльцев не проснулся и не пожаловался. Этот приют был лучшим из всех, и Бену не хотелось бы, чтобы его оттуда выгнали.
Он чувствовал себя напряжённым, будто тело и разум просто не могли успокоиться и предчувствовали нападение в любую секунду. Слезы собирались в уголках глаз, только и ожидая удобного момента, чтобы пролиться, дышать было сложно — грудь сдавливала такая знакомая паника — он не мог даже открыть рот и сказать что-нибудь без опасения испортить всё на свете. Бен ощущал себя хрупким, словно яичная скорлупа в лапе медведя; ему хотелось спрятаться куда-нибудь, пока это не закончится, или пока не закончится его сознание — неважно, что из этого случится скорее — но он знал, что ему нужна эта работа. Если его уволят, у него не останется вообще ничего — ни дома, ни денег, ничего. Ему вспомнились многократно повторённые слова Леи: «Закончишь, как твой дед — только подожди. Умрёшь в какой-нибудь канаве, как этот пьяница». Ну, прямо сейчас всё выглядело так, что она окажется права. Со всеми этими опасными мыслями и эмоциями, окутывающими разум Бена, его тело наверняка выловят из Ист-Ривер ещё до рождества.
Ох, не стоило ему приходить сегодня на работу. Совершенно точно не стоило — он ощущал это всем своим существом. Отвернувшись к своему компьютеру, он мог только молиться, что день пройдёт быстро и без происшествий, и что никто не додумается спросить его, всё ли в порядке — это ведь обязательно закончится слезами. Бен не плакал на людях. Вообще не плакал, если получалось — плачут только слабаки, и он это знал. Бен не хотел, чтобы кто-нибудь считал его слабаком, не мог позволить считать себя слабаком — потому что слабые люди не заслуживали уважения и сочувствия, это он усвоил ещё в раннем детстве. Он и так был слабым; не хватало ещё, чтобы кто-нибудь об этом узнал.
Конечно же, Бену не повезло — как обычно. По отделу бродил грипп, четверо сотрудников не пришли на работу, а из-за серии технических неисправностей, случившихся несколькими днями ранее, весь отдел ничего не успевал. Едва сдерживаемая всеобщая истерика витала в воздухе, то и дело кто-нибудь запирался в туалете, чтобы поплакать. Никто не хотел, чтобы хаос привлёк внимание мистера Хакса. Разочарование генерального директора и обвинения в некомпетентности — последнее, что им было нужно в этой ситуации. В такой обстановке Бену было бы плохо, даже если бы он всё ещё принимал свои лекарства; теперь же это было не чем иным, как полной катастрофой.
Он не мог ни на чём сосредоточиться, как будто внезапно забыл, как читать по-английски — когда он попытался завершить хотя бы один из отчётов, буквы расплывались, и он не мог прочитать ни слова, не говоря уж о том, чтобы написать что-то новое. Мозг был настолько перегружен, что просто отказался работать, несмотря на все ухищрения паникующего Бена. И этому плачевному состоянию никак не помогало то, что за спиной Бена то и дело показывался кто-нибудь из коллег с очередным «Бен, запиши эту заметку побыстрее», или «Бен, как продвигается протокол собрания?», или же «Бен, я тут зашиваюсь — сделай вот это за меня». Также встречались «Бен, не присмотришь за моим телефоном, пока я выйду покурить?» и «Бен, я не понимаю этот отчёт, объясни-ка». С каждой минутой становилось всё труднее сохранять спокойствие. Он не мог отлучиться и на секунду, а время приближалось к обеденному перерыву — не то чтобы у него было сегодня с собой что-нибудь на обед, он не приносил себе ничего на обед уже неделю. В собственной работе Бена был такой же завал, как и у всех остальных, но у него были совершенно другие причины пребывать в постоянном ужасе. Он чувствовал её — эту всепоглощающую ярость, кипящую близко к поверхности сознания уже несколько дней, и чувствовал, что она готова прорваться наружу, что она всё ближе с каждой минутой. Он уже не менее дюжины раз огрызнулся на окружающих, и с каждым новым возмущённым «Эй, я же только спросил!» он приближался к тому самому всплеску ярости, из-за которого его уволят — если ему повезёт, или посадят — если повезёт не очень.
И это случилось. Это случилось, когда парень, с которым Бен делил стол — Брайан? Брендан? — как бы его ни звали — опрокинул полную чашку горячего кофе и залил клавиатуру Бена, три стопки свежераспечатанных записок и отчётов, которые нужно было доставить в другие отделы, телефон и даже колено. Бен не успел попросить этого Брайана отойти подальше, потому что, когда тот со смехом извинился — голосом, в котором не было ни капли сожаления — в сознании что-то щелкнуло, последняя видимость контроля улетучилась, и потом… потом была только темнота.
***
Административный отдел сегодня ждал и опасался чего угодно, но точно не того, что этот тихий чудак Бен Соло сойдёт с ума и перевернёт весь офис вверх дном. Он был обычно таким неловким, и стеснительным, и вообще… странным, что они старались не обращать на него внимания. Не то чтобы его не любили, но… он просто был не таким, как они. Что-то с ним было не так — по-настоящему не так, если судить по тем таблеткам, что он глотал за обедом — и люди старались к нему не приближаться без нужды. За тот год, что он проработал здесь, они привыкли считать его неудачником и, может быть, даже не очень-то умным. Никто не мог понять, как ему удалось устроиться на эту работу, учитывая, что он не блистал талантами ни при общении с людьми, ни при работе с цифрами. Все они считали его одним из тех огромных, туповатых типов, которые не могут постоять за себя — и сейчас всё, что они могли сделать, это с ужасом наблюдать, как этот увалень за мгновение превратился из тряпочки в Халка. Никто даже не понял, что случилось — вдруг кулак Бена врезался в экран его компьютера, и с этого всё и началось. Монитор был сброшен на пол, за ним последовало всё, что находилось на столе. Перевёрнутые столы, летающая канцелярия — Бен превратился в воплощение чистого разрушения, не оставив нетронутым ничего на своём пути. То, что с утра выглядело нормальным офисом — обставленным лучше, чем многие — теперь походило на свалку из апокалиптического фильма. Бен громко матерился, рассказывая, что он думает о них, об их отношении к нему, об их работе, а также куда, по его мнению, им надлежит пойти и что с самими собой сделать, когда они туда доберутся.
Он был чертовски страшен.
Большинство из них и представить себе не могло, что один человек способен такое сотворить. Они не видели в своей жизни ничего страшнее Бена — с мёртвым акульим взглядом, обещавшим жестокую смерть любому, кто сунется слишком близко, и с окровавленными руками и одеждой (он, очевидно, порезался стеклом от разбитых мониторов). Двое сотрудников решили поиграть в героев и остановить его — один вернулся явно со сломанным носом, а второго Бен отправил в полёт через стол. После этого все решили эвакуироваться в коридор перед лифтами и вызвать полицию или, по крайней мере, охрану. Он, чёрт возьми, был опасен!
Пока они обсуждали варианты, Бен, казалось, исчерпал все свои силы и опустился на колени посреди руин офиса, тяжело дыша. Его глаза опухли от слёз — а сам он выглядел воплощением эпитета «жалкий». Но это не значило, что они его больше не боялись; поспорив ещё немного, они решили вызвать 911. Этот человек напал на двоих из них и разрушил целый офис, с ним нужно было обращаться осторожно.
***
Приходить в себя всегда было ужасающим опытом. Как будто выплывать из глубин какого-то тёмного колодца; вынырнул — и на него внезапно обрушились все чувства сразу. Всё болело. Он не отваживался поднять взгляд от пола; он не хотел знать, насколько всё было плохо в этот раз. Не было сил сдерживать обжигающие слёзы — и они текли вниз по щекам, рыдания сотрясали всё его тело, приходилось сражаться за каждый вздох. Осмелившись, наконец, осмотреться, он увидел руины офиса — и этого хватило, чтобы понять, что в этот раз его ждёт тюремный срок. Он просто знал это — и хотя эта мысль пугала его больше, чем всё на свете — таким, как он, в тюрьме приходилось плохо — он не мог заставить себя чувствовать что-либо, кроме… облегчения. Он, наконец, опустился на самое дно, ничего хуже с ним уже не могло случиться. В любой момент могут показаться полицейские, чтобы забрать его в тюрьму, и на этом его жизнь закончится. Совершенно точно. Он и недели не продержится в тюрьме — в его состоянии. А Хан и Лея сказали бы, что предупреждали его. И вообще, как он мог даже надеяться на другой исход? Это ведь его единственный талант — всё портить, не так ли?
Он смутно осознавал, что где-то там, около лифтов, собралась толпа людей, перешёптывающихся, глядящих на него со страхом и жалостью. Боже, как же ужасно он сейчас выглядит! Он зарделся от стыда и снова уставился на пол, пытаясь заставить себя прекратить плакать. Он должен был прекратить плакать — он не хотел, чтобы люди на улице, полицейские, кто угодно увидели его такой уродливой размазнёй. Меньше всего ему было нужно, чтобы кто-нибудь ещё стал свидетелем его унижения. Всё и так было плохо — незачем было показывать всем на свете, насколько он слаб и жалок. Ему нужно просто… просто выбраться отсюда и спрыгнуть с ближайшего моста.
Он сделает этим одолжение всему миру. Давно пора.
Голова кружилась, головная боль, похоже, усилилась вдвое, конечности стали тяжёлыми и неловкими, и Бен чувствовал странную усталость. Становилось трудно сосредоточиться, мысли были медленными, будто обёрнутыми в слой ваты — но он не успел задуматься о причинах. В поле зрения попали чьи-то ноги в очень дорогих туфлях. Кто-то присел на корточки рядом с Беном. Он осторожно посмотрел вверх и, побледнев, снова уставился в пол. Даже в своём нынешнем состоянии Бен мог узнать начальство, а судя по очевидно дорогому костюму, этот начальник был из главных. Чёрт.
Бен вдруг понял, что мужчина что-то говорит ему, но мозг был как в тумане, и разобрать, что именно было сказано, было нелегко. Его позвали по имени? И что-то ещё. О, чёрт. Нужно было ответить — что-нибудь, что угодно!
— И-извините, сэр! — выпалил он, — я возмещу весь ущерб, обещаю, извините, мне так жаль, я… у меня нет никаких оправданий, я сегодня же уволюсь.
Он не знал, зачем он даже пытался — у этого человека не было никаких причин быть к нему снисходительным. Но извинения — это то, что у Бена получалось хорошо. Он просил прощения за собственное существование, сколько себя помнил.
— Мне так жаль! Я… я не хотел, мне очень жаль…
Этого было недостаточно. Конечно же, этого было недостаточно — учитывая состояние офиса. Бен по своему опыту знал, что чем серьезнее был проступок, тем меньше людей заботили его извинения. Он только-только закончил расплачиваться за свой последний срыв — а это заняло годы — и вот снова.
Но к его огромному удивлению — и даже потрясению — на него не кричали. Мужчина вообще не выглядел разозлённым или раздраженным, и это совершенно сбивало с толку. Впрочем, удивляться становилось всё сложнее, головокружение и головная боль усиливались с каждой секундой. Он знал, что случилось что-то очень плохое. Что-то было совсем, совсем неправильно. «Кровопотеря», — подсказало сознание. С ним это уже случалось, и страх снова сжал горло холодной рукой. Неужели он действительно истечет кровью на полу этого чёртова офиса? После всех тех случаев, когда он ранил себя — неужели всё закончится именно так? Прямо здесь, на виду у всех этих людей?
На его плечо опустилась рука, и хотя прикосновение было лёгким и нежным, Бен не удержался и отшатнулся. Прошло так много времени с тех пор, как кто-нибудь его трогал — по-настоящему трогал — и ещё больше времени с тех пор, как кто-нибудь трогал его по-дружески. Бармен в том клубе не в счёт; это была просто необходимость. Сейчас же прикосновение было дружеской попыткой успокоить, утешить — и Бен больше не знал, как на такое реагировать. Снова взглянув на мужчину, Бен, даже в его нынешнем состоянии, был поражён его видом. Эти волосы… Бен никогда не видел ничего настолько яркого, а это о многом говорило, учитывая, что прямо сейчас Бен истекал ярко-красной кровью. Мужчина снова говорил с ним, и Бен изо всех сил пытался сосредоточиться, чтобы услышать его. Голос по-прежнему не звучал сердито, и Бен осторожно поднял голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Мир тут же начал кружиться, и ему пришлось на секунду закрыть глаза, чтобы справиться с этим. Чёрт. Это было так ужасно. Очевидно, заметив проблему Бена, мужчина терпеливо повторил свои слова:
— …в больницу. Но сначала нам нужно остановить кровотечение, хорошо?
В больницу? О нет. Нет-нет-нет. Он не хотел. Абсолютно не хотел. Впрочем, учитывая, как он себя чувствовал и как этот начальник на него смотрел, больница была необходима. Но это не значило, что он так просто сдастся.
— П-пожалуйста, — с трудом проговорил он между рыданиями, — не надо неотложки. Пожалуйста.
Унижения такого уровня он не смог бы сейчас вынести. Он уже дважды оказывался в такой ситуации и знал, что, когда на него будут смотреть толпы незнакомцев, когда на каталке его вывезут на улицу во всём его кровавом великолепии, ему станет ещё хуже, чем сейчас. Он мог только надеяться, что начальник сжалится над ним и выполнит одну-единственную просьбу.
***
Хакс поддерживал рукой Бена за плечо, даже после того, как тот отшатнулся, будто его ударили. Он знал, что отшатываться было не от чего — прикосновение было лёгким, пальцы Хакса покоились на приметном изгибе ключицы Бена, и он не собирался их убирать, потому что Бен не выглядел так, будто он сейчас способен находиться в вертикальном положении без поддержки. Кровотечение прекращалось, но это не было хорошим признаком — Хакс подозревал, что крови в теле Бена просто оставалось не так уж и много. И руки Хакса тоже были все в крови — когда он успел так измазаться? — было неимоверно сложно не обращать внимания на липкость между пальцев.
Пиджак был непоправимо испорчен, когда-то угольно-серые рукава покрылись ржавыми пятнами, с которыми не справится даже его любимая химчистка — но это было наименьшей из сегодняшних потерь. Техническое оборудование на десятки тысяч долларов, подошвы туфель, пиджак — всё это было мелочами, о которых не было времени думать, если только он не хотел добавить к этому списку жизнь Бена.
И Хакс бы себе не простил, если бы это случилось. Он никогда раньше не встречал парня, рядом с которым сейчас сидел — он мельком задумался о том, как давно Бен здесь работает и сколько ещё в компании людей, имён которых Хакс не удосужился узнать — но он был уверен, что, встреть он Бена хоть раз, он бы его не забыл. Даже с измазанными кровью скулами и носом черты его лица были запоминающимися. «Примечательными», — добавил бы Хакс, если бы у него было время об этом подумать. С этого угла зрения, сидя на корточках возле Бена и глядя на него сверху вниз, он мог разглядеть непрактичную длину волос — слегка вьющихся за ушами. Похоже, Бен когда-то пытался их отрастить; однако завеса волос не отвлекала внимания от нежного изгиба его рта.
Эти губы были просто созданы для улыбок, пришла в голову Хаксу глупая мысль. Глупая, потому что Бен всё ещё безудержно рыдал, борясь за каждый глоток воздуха, так что Хакс бессознательно задерживал дыхание вместе с ним. Бен открыл глаза и посмотрел на Хакса — тёмно-карие глаза контрастировали с бледностью кожи — очень красивые глаза. Точнее, они были бы красивыми, если бы зрачки не были так расширены. Если Бен ещё и не был в состоянии шока, он быстро к нему приближался. Хакс чувствовал дрожание мускулов под своими пальцами. Это было совершенно неподходящее время, чтобы оценивать линии измазанного кровью носа Бена — явно неоднократно сломанного — и уж тем более это было неподходящее время, чтобы размышлять, чем же Бен так привлекал Хакса.
Молясь, чтобы Теннисон простил такое оскорбление, Хакс ослабил свой галстук и — быстро, чтобы не задумываться о том, что он собирался сделать — снял его через голову, стараясь не замечать, как нежный шёлк скользил по пальцам. Он сказал себе, что купил этот галстук специально для сегодняшнего дня; вот он и использует его сегодня — неважно, для какого события. В конце концов, по сравнению со всем остальным полтысячи долларов не такая уж и большая сумма. И всё же он не мог не поморщиться, обматывая шёлковым галстуком самый худший из Беновых порезов — тот, который рассекал кисть почти до кости. Уже через мгновение галстук намок от крови, по розовой ткани растеклось уродливое красное пятно, и Хакс надавил на импровизированную повязку всем своим весом. Шёлк, конечно, не был лучшим материалом для впитывания чего бы то ни было, но это всё, чем он сейчас располагал.
Из давних курсов первой помощи он помнил, что надавливание на порез было необходимо, чтобы остановить кровотечение. Пожалуй, курсы первой помощи были единственным, за что он мог поблагодарить отца. Так что Хакс не отпускал повязку, даже когда Бен застонал. Он знал, что это было больно. Конечно, это было больно — кисть руки Бена была располосована стеклом — и Хакс крепко сжимал его руку, молясь, чтобы всё сработало и кровотечение остановилось.
— Не вертись, — попытался он успокоить Бена, приобняв его свободной рукой — той, которая не была занята попытками удержать оставшуюся кровь внутри тела. — Сделаешь только хуже.
Хакс был не очень-то уверен, что это правда — куда уж хуже-то, но он знал, что в экстремальных ситуациях главным было взять на себя ответственность и занять людей чем-нибудь — чем угодно. Бена знобило так, что его зубы стучали, но Хакс видел, что тот, по крайней мере, понял, что от него требуется, и пытался это выполнить, глядя на Хакса и ожидая дальнейших указаний.
— Всё будет хорошо, — неловко сказал Хакс, неотрепетированные слова тяжело повисли в воздухе. У него никогда не получалось кого-либо утешать — да и в принципе общаться с кем-нибудь столь близко. Он мог быть вежливым. Профессиональным. Даже обаятельным, как свидетельствовало его интервью (Какая-то часть его сознания возблагодарила вселенную за то, что Эдвардс ушёл раньше и не успел всё это увидеть.) Но утешение было для него терра инкогнита.
«Сделаешь только хуже», — сказал он Бену, но теперь задумался, не сделает ли хуже он сам. Но отступать было некуда — ещё с того момента, когда он не позволил клеркам вызвать 911. Время, когда можно было просто уйти, давно прошло, и он продолжил, едва узнавая собственный голос.
— Так что не так с неотложкой? — спросил он, осторожно ослабляя хватку на руке Бена, чтобы можно было оценить повреждения. Удовлетворённый тем, что повязка из галстука хотя бы не позволяла ничему важному вывалиться наружу, он затянул её так туго, как в юности научился на курсах первой помощи — он применил эти знания впервые за много лет, но, судя по всему, не потерял сноровки. Бен вскрикнул.
— Так-то лучше, — Хакс разгладил повязку и прищурился при виде быстро растущего синяка на виске Бена. Непосредственная угроза смерти от кровотечения миновала, и можно было немного расслабиться. — Ты ведь потерял много крови, не так ли? Тебе не кажется, что нужно показаться доктору? Не думаю, что ты сейчас себя хорошо чувствуешь, а моих знаний явно недостаточно, чтобы тебе помочь.
С третьей попытки дрожащему Бену удалось убедить свои зубы не стучать так сильно, и он выговорил:
— Н-нет, пожалуйста… не надо неотложки…
Он посмотрел на Хакса — и Хакс никогда в жизни не видел настолько вызывающего жалость взгляда.
В положении Хакса было множество плюсов: макиато, ждущий на столе каждое утро (неважно, был ли он приготовлен правильно), система «Умный дом», точно знающая, какую музыку он предпочитает по вечерам, вид из окон офиса, за который кто-нибудь мог бы и убить. Но прямо сейчас, глядя на окровавленное лицо Бена, он решил, что главный плюс — это собственная машина с водителем. Рука, которой он поддерживал Бена, нырнула в карман и выудила телефон (палец оставил кровавый отпечаток на экране).
«Вызови моего водителя к главному входу — не позже, чем через пять минут. Я буду ждать снаружи. Скажи водителю не задавать вопросов».
Он дождался, когда многоточие на экране сказало ему, что Митака прочитал сообщение и печатает что-то в ответ, и засунул телефон назад в карман.
— Тогда как насчёт того, чтобы обойтись без неотложки? — спросил он легко, как будто Бен был его другом, с которым они выбирали, пойти ли на ужин в греческий или индийский ресторан. — Я готов к компромиссу по этому вопросу. Ты когда-нибудь ездил на машине с водителем?
После этих слов Бен запаниковал, пытаясь что-то сказать, пока Хакс как можно осторожнее поднимал его с пола, закинув его менее поврежденную руку себе на плечо, чтобы Бен мог на него опираться.
— Н-но… кровь… ваша машина же…
Хакс покачал головой:
— Мне кажется, заляпанные сиденья машины — небольшая цена за твоё здоровье.
Водитель Хакса явно мечтал о карьере гонщика — они прибыли в больницу куда быстрее, чем это казалось возможным в Нью-Йоркском трафике. Ну, по крайней мере, их не остановила полиция — и это было настоящим чудом. Хакс понял, как он благодарен за это, когда сотрудники больницы взглянули на Бена — и сразу же засуетились вокруг него.
***
Бен ненавидел больницы. Одно только это слово заставляло мышцы напрягаться. И вот он здесь — в окружении медсестёр и докторов, суетящихся и задающих миллион вопросов одновременно. Он забрали его в палату и сняли с него одежду, переодев его в отвратительный больничный халат. Последний раз его одевали в больничную одежду в прошлом году, после одной особенно впечатляющей передозировки. Тогда он очнулся в больнице, а у постели стояла разъярённая Лея. Всё было как в тумане, но Бен мог поклясться, что сейчас он узнал как минимум двух медсестёр — и, что было хуже, они тоже его узнали. Его снова забросали кучей вопросов, кто-то говорил что-то про его медицинскую историю и про то, что нужно позвать доктора такого-то. По большей части медсёстры были милыми и дружелюбными, но Бен был слишком потрясён, чтобы оценить это.
Старый доктор, которого, к стыду своему, Бен встречал уже неоднократно, пришёл и начал его осматривать — не так осторожно, как медсёстры. Он что-то пробормотал вполголоса, двигая пальцы Бена, его запястье, локоть, присматриваясь к тому, что могло оказаться переломом — и Бен не смог сдержать тихий, жалкий, болезненный вскрик, когда доктор согнул его пальцы чуть сильнее. Рука быстро отекала, и, кажется, это очень волновало персонал. Доктор назначил ему рентген, на который Бена отвезли в кресле-каталке — ещё одно унижение — и когда его вернули в палату, ожидание результатов казалось бесконечным. Ему дали что-то от шока, но он всё равно чувствовал себя испуганным и растерянным. Всё происходило так быстро, и затем внезапно вся суета прекратилась — но они так и не сделали ничего с его порезами. Кровотечение остановилось, но на капельнице висел пакет с донорской кровью, которую ему переливали — так что всё было совсем не хорошо. (Они поставили капельницу в тыльную сторону ладони, сказав, что вен на сгибе локтя было почти не видно из-за шрамов… не то чтобы Бену было приятно это слышать.)
А еще он заметил, что мужчина из офиса — тот начальник — так и не ушёл, и Бен не знал, что с этим делать. Почему он не вернулся на работу? Он не был обязан быть здесь с Беном. Раньше, когда он ранил себя, Хан и Лея старались не показываться в больнице. А этот начальник почему-то остался. Из жалости? Бен надеялся, что нет; он не заслуживал жалости. И уж явно он остался не из-за того, как Бен выглядел — сам он был уверен, что огородное пугало выглядело сексуальнее, чем он сейчас. Бен немедленно устыдился своих мыслей — насколько же он тщеславен, если думает о своём внешнем виде в тот момент, когда вполне может потерять руку? Может, Лея была права насчёт этого. Может, он и вправду эгоистичен, тщеславен и испорчен. Как ещё можно объяснить желание хорошо выглядеть ради кого-то, кого он видел впервые в жизни, и кто наверняка считал Бена самым жалким зрелищем на свете.
Когда ему ввели местную анестезию, чтобы приступить к зашиванию ран, он снова начал плакать — не сводя глаз с часов, висящих над дверью. Старая опытная медсестра ласково гладила его по волосам, говоря, что он отлично справляется.
Доктор снова зашёл в палату, когда ему зашивали раны — Бена чуть не стошнило, когда он, наконец, взглянул на свою руку. Он раньше творил много нехороших вещей со своим телом, но никогда — на таком уровне. У него было несколько шрамов, которые могли сравниться с этими, но те не были получены в результате всплеска ярости. Доктор сказал, что, как ни странно, перелома не было, и это хорошо; и спросил, не мог бы Бен объяснить, что случилось? Бен смог лишь тихо пробормотать:
— Я… только очень разозлился… я не помню, — он кивнул в сторону начальника, — может, он знает больше?
— Я спрошу позже, — согласился доктор и бросил на Бена строгий взгляд. — Я просмотрел твою медицинскую историю, Бен. Ты здесь частенько бываешь, не так ли? — Бен опустил голову. Он бы покраснел, будь в нём достаточно крови для этого. — Ты принимаешь свои лекарства?
— Н-нет, — запнулся Бен. — У меня… они закончились. И нет рецепта.
— Гм, — доктор что-то записал в свой блокнот, — что ж, я позабочусь о том, чтобы тебе выдали новый рецепт. Хотя мне нужно будет проконсультироваться с одним из наших психиатров, чтобы убедиться, что план лечения тебе подходит. Ты ходишь к психиатру? Или, может, психологу? — Бен снова покачал головой, и доктор отметил в блокноте ещё что-то. — Хочешь, я приглашу сюда кого-нибудь из психиатрического отделения? Дам контакты психиатра? Или у тебя уже кто-то есть на примете?
— Есть на примете… Я ей позвоню завтра.
— Хорошо. Итак, всё обошлось без переломов, но раны очень серьёзные, а три пальца вывихнуты. Всё весьма серьёзно, Бен, мне придётся выписать тебе антибиотики — трижды в день, на десять дней — и кто-нибудь должен будет помочь тебе менять повязки каждый день. Учитывая твою медицинскую историю, я полагаю, ты умеешь ухаживать за ранами не хуже наших медсестёр, но я всё же напомню: тебе надо быть осторожнее в душе, чтобы вода не попала на рану и не занесла инфекцию. И не трогай швы — впрочем, тебе это известно. Придёшь на приём через две недели, мы снимем швы, — ещё один строгий взгляд. Бен посмотрел в ответ, пытаясь не обращать внимания на то, что медсестры делали с его рукой, — учитывая твоё состояние и характер ран, я не думаю, что это была попытка самоубийства. Я прав?
— Да! Честное слово, я… я лишь… я даже не думал…
— Хорошо. Но опять же, учитывая твою медицинскую историю, я бы порекомендовал тебе лечь в психиатрическое отделение на несколько дней — просто чтобы удостовериться, что всё в порядке. Я не могу тебя заставить, конечно, но очень рекомендую.
Бен замотал головой так сильно, как мог.
— Нет, я не хочу. Я в п-порядке. Я только… только позвоню своему психиатру. Я в порядке.
Доктору, очевидно, не понравился такой ответ, но они оба знали, что пока Бен не признается, что хотел покончить с собой или причинить себе вред, доктор не может его заставить лечь в больницу. Он обязан отпустить Бена.
— Тогда я настоятельно рекомендую тебе позвонить ей завтра пораньше с утра, — сказал доктор. — Что ж, придётся тебе ещё немножко побыть здесь. Пройдёт некоторое время, пока мы восполним ту кровь, которую ты потерял, и мне нужно разобраться с твоим рецептом. Если что-нибудь нужно — скажи медсёстрам, они помогут. И я надеюсь больше не встретиться с тобой при подобных обстоятельствах. Ты слишком молод, чтобы такое с собой творить.
С этими словами доктор ушел. Медсёстры закончили накладывать швы и уложили Бена поудобнее, укутав его одеялом, так как он всё ещё дрожал. Затем они вышли из палаты, оставив Бена наедине с безымянным начальником. Тишина ещё никогда так не пугала Бена; он попытался спрятать левую руку под одеяло — теперь, когда на нём не было рубашки, шрамы были все напоказ — но безуспешно. Он не хотел, чтобы начальник увидел тот ужасный, широкий, длинный шрам, спускавшийся от локтя до запястья. Второй шрам, на правой руке, был хотя бы скрыт под повязками, а этот был до безобразия заметен, и Бену совершенно не хотелось об этом говорить. Шрамы покрывали его руки почти по плечи, и спрятать их все всё равно не получилось бы. Ему было так стыдно, он чувствовал себя ужасно глупым и совершенно бесполезным, и он даже не мог встать и уйти: капельница в сочетании с усталостью и вялостью от лекарств надёжно приковали его к кровати.
***
Когда медсёстры покинули палату, Хакс прислонился к стене, скрестив руки на груди, пытаясь сохранить немного тепла в холоде, который почему-то всегда сопутствовал больничным коридорам (И где тут логика? Разве больные не нуждаются в тепле?) Он сбросил свой пиджак ещё в машине — достаточно было того, что Бен весь в крови, Хаксу не хотелось выглядеть, будто он провёл большую часть дня по локоть в крови, вдобавок его мутило от запаха — но теперь, когда по коже ползли мурашки от холода, он об этом пожалел.
Хакс никогда не был трусом; может, отец, называвший его слабым и неполноценным, с этим бы не согласился, но Хаксу было виднее. Он лицом к лицу сталкивался с вещами, которые могли бы заставить кого-то сбежать, а он твёрдо стоял на ногах, когда мир вокруг рассыпался на куски, но сейчас, прислонившись к бетонной стене больничной палаты Бена, Хакс впервые в жизни хотел сбежать. Бен уже несколько раз начинал и прекращал плакать с тех пор, как медсёстры начали свою работу; он больше не рыдал, как в офисе, но слёзы текли по его лицу. Он не вытирал их, и было что-то нечеловеческое в том, как он реагировал на медицинские манипуляции, чертовски — Хакс был в этом уверен — болезненные. Бен не старался казаться храбрым — он вел себя так, будто его не заботило, что с ним делают.
Эта мысль обдавала холодом сильнее, чем кондиционированный воздух из вентиляции, и Хакс плотнее скрестил руки на груди.
Было бы так легко уйти, вернуться в свой пентхаус, сбросить туфли у двери, собрать ту одежду, которую ещё можно было спасти, и утром отдать её в химчистку. Включить горячий душ на максимум — сжечь все воспоминания о крови Бена на руках, вернуться утром к работе, оставить это всё позади, как дурной сон. Он знал, что если приложит усилия, то сможет и вовсе убедить себя, что этого никогда не было. Конечно, нужно будет заменить компьютеры и стеклянные перегородки. Поговорить с каждым клерком из административного отдела. Это бы заняло несколько дней — даже недель — но он бы справился. Он справлялся и с худшими проблемами.
Да, уйти было бы легко. Эффективно. Разумно. Хакс не припоминал, чтобы он когда-нибудь делал что-либо неразумное. Он понятия не имел, что заставило его шагнуть от стены к кровати Бена — сердце билось где-то под самым горлом, а по шее стекал холодный пот.
Бен свернулся калачиком, так тесно, как мог, пытаясь повернуться к стене — впрочем, воткнутый в руку катетер капельницы не давал ему полностью отвернуться. Медсестры позаботились о его порезах и выправили вывихнутые — к счастью, не сломанные — пальцы, но они ничего не сделали с кровью, размазанной по его лицу. Когда они спасали ему жизнь, было не до красоты; сейчас же свежие слёзы прочерчивали светлые дорожки по красным от плача, покрытым бурыми потёками щекам. Глаза Бена были плотно зажмурены, а таких сдавленных рыданий Хакс не слышал, наверное, с детства.
В тишине Хакс прочистил горло.
— Мне жаль, — начал он, и это было правдой. Ему было жаль, что он хотел оставить Бена одного в таком состоянии, ему было жаль, что с Беном вообще всё это происходило. Попытка самоубийства. Психиатр. Лекарства. Он не очень понимал такие вещи; он, конечно, когда-то читал о них, и у его тёти однажды был нервный срыв. Хакс вспомнил, что отец как-то раз упоминал об этой тёте за ужином — так, будто она не была человеком. Она была чем-то, чем Хакс боялся стать, и эта мысль заставляла желудок болезненно сжиматься.
Ту руку Бена, которая не была замотана повязкой, покрывали шрамы — тонкие, слабо заметные. Каждый из них был не очень-то страшным, но их общее количество заставило Хакса схватиться за спинку кровати, чтобы успокоиться. Сотни шрамов — так много, что было сложно найти незатронутый участок на полупрозрачной коже предплечья Бена. То, что случилось сегодня, было не в первый раз — Бен ранил себя и раньше. И рядом не было Хакса, чтобы остановить его. Рядом, наверное, был кто-нибудь, кто хотел сбежать — как Хакс сейчас.
…Наверное, Хакс слишком далеко зашёл в своих мыслях.
— Не лучший способ провести вечер пятницы, не так ли? — заставил он себя сказать, когда Бен ему не ответил, и говорить отчего-то было сложно. — У меня есть подруга, она вечно смеется, что я работаю в пятницу вечером, но, черт побери, по крайней мере, в офисе хороший вид из окна. Только посмотри, там за окном стоит мусорный бак. Интересно, что нужно сделать, чтобы получить палату с хорошим видом?
Совершенно отвратительная шутка, по мнению Хакса — она должна была остаться незамеченной, но уголок рта Бена пополз вверх. Была ли это улыбка или всего лишь удивление, но это в любом случае было более яркой реакцией, чем Бен показывал в ответ на все медицинские манипуляции.
Он был прав — рот Бена был просто создан для улыбок. Даже этот краткий изгиб губ высветил необычность черт его лица, удивительным образом дополнявших друг друга. Глядя сверху вниз на Бена, Хакс не смог удержаться от слабой улыбки; будто сама по себе, его рука оказалась у Бена на затылке и принялась осторожно разглаживать тёмные локоны, как до этого делала медсестра. Кажется, это успокаивало Бена — что ж, хоть эту мелочь Хакс может сделать.
Он почувствовал, как Бен сначала напрягся от его прикосновения, а затем глубоко вздохнул — может, прикосновение было не таким уж успокаивающим? Бен поднял голову и посмотрел на Хакса — настолько усталый и измученный, что Хакс удивился, что он до сих пор в сознании.
— Например, не разрушать свой офис до основания, — сказал Бен хриплым от слёз и усталости голосом, самоуничижительно улыбнувшись.
Замечание застало Хакса врасплох, и он изумлённо рассмеялся.
— Полагаю, ты прав, — согласился он с мягкой улыбкой.
Это были первые слова, которые Бен сказал, не умоляя его о чём-либо, и его глубокий баритон — который мог бы быть приятным, если бы не дребезжал сейчас так, будто Бен прополоскал горло осколками своего монитора — этот глубокий баритон звучал на удивление молодо. Хакс посчитал в уме: если Бен не соврал медсёстрам о своей дате рождения, ему сейчас двадцать пять. Но в это сложно было поверить — с волосами, заправленными за выдающиеся уши, и с удивительно молодым голосом, как у выпускника школы.
Хакс так и не убрал руку с затылка Бена, позволив себе пропустить несколько прядей тяжелых волос меж пальцев, пока Бен расслабился и глубоко вздохнул. Тут Хакс понял, что ему так и не представилось шанса помыть руки — он отстранённо наблюдал за собственными измазанными в крови пальцами в волосах Бена. Он не выходил из палаты с тех пор, как Бена сюда привезли, и кровь засохла неприятными хлопьями, отслаиваясь при каждом движении. Странно.
Как раз когда Бен начал засыпать, вяло открывая и закрывая глаза, с трудом пытаясь сфокусировать взгляд, дверь отворилась, и в палату вошла медсестра с папкой документов в одной руке и пакетом лекарств в другой. Она улыбнулась Хаксу, который немедленно убрал свою руку с затылка Бена, словно его поймали за чем-то, что он не должен был делать; неловкость ситуации заставила его переступить с ноги на ногу.
— Итак, Бен, — сказала медсестра успокаивающим голосом, обращаясь к Бену, будто Хакса вообще не было в палате, — я в курсе, что ты всё знаешь о лекарствах, но всё-таки объясню ещё раз, чтобы удостовериться, хорошо? — Она подождала, пока Бен кивнет.
— С большинством выписанных лекарств ты уже знаком, — она открыла папку с документами, придерживая пакет рукой. — Литий — ты его принимал совсем недавно, так? И «Зипрекса», тут указано, что тебе её уже выписывали год назад. Мы надеемся, что это временно, но в прошлый раз она хорошо сработала, так что принимай её, — она перевернула страницу. — Доктор также выписал несколько успокоительных — «Атаракс» и «Интермеццо» — чтобы стабилизировать твой сон. «Интермеццо» быстро действует, так что лучше принимать его сразу перед сном, но ты это и так знаешь, да? — она знающе на него посмотрела. — Слушай, и ты, и я знаем, что для тебя это всё не ново, но постарайся изучить этикетки, ладно? Мы изменили дозировку некоторых лекарств, поскольку в этот раз твоё состояние ухудшилось.
Бен зажмурился от её участливых интонаций, ещё одна слеза сбежала вниз по щеке, когда он с несчастным видом кивнул. Хакс снова подошёл к нему — чёрт с ней, с неловкостью — и положил руку ему на затылок, тяжело сглотнув. Он, конечно, знал, что с Беном что-то не так, с того самого момента, как впервые увидел его на полу офиса, но длинный список лекарств показал, что ситуация куда серьёзнее, чем можно было бы предположить. Это ошеломляло; а ведь он даже не имел ко всему этому никакого отношения. Хакс с трудом мог представить, что чувствовал сам Бен.
— Мы сделаем всё возможное, чтобы помочь, — сказала медсестра, закрывая папку с документами, — но очень важно, чтобы ты немедленно увиделся со своим психиатром. И обращай внимание на возникающие побочные эффекты. Нехорошо прекращать принимать лекарства так, как ты это сделал, и возобновление приёма может вызвать шок у организма. Пройдёт некоторое время, пока ты привыкнешь, но мы не хотим, чтобы ты страдал без необходимости. Если что-то идёт не так, ты должен рассказать нам об этом.
— Что касается лекарств, с которыми ты знаком не так хорошо, доктор прописал тебе антибиотик широкого спектра, чтобы в раны не попала инфекция. Очень важно пропить весь курс, даже если ты не чувствуешь себя больным — и я хочу, чтобы ты пообещал мне принимать лекарства с едой, даже если ты не голоден. Ты весишь на десять килограммов меньше, чем должен при твоём росте — потеряй ещё немного, и останешься в больнице независимо от твоего желания.
Бен снова кивнул, шмыгая носом и обнимая перебинтованную руку; от этого движения обнажилась бледная кожа его спины, и Хакс боролся с желанием завязать больничный халат Бена потуже. Бен был высоким — ростом с самого Хакса или даже выше, хотя сложно было сказать точно, ведь Хакс его видел только сгорбившимся. Там, где тонкая ткань больничного халата открывала спину, можно было пересчитать его позвонки — Хакс, может, и не был медиком, но не сложно было понять, что ещё килограммов десять Бену бы не помешало.
— И что касается выписки из больницы, — медсестра прервала мрачный ход мыслей Хакса. — Поскольку я вижу, что тебе не терпится отсюда выйти. Похоже, у тебя нет страховки, так? Ты больше не пользуешься страховкой родителей?
Она посмотрела на Бена поверх очков, и Хакс ощутил чувство вины, когда Бен стыдливо кивнул. Конечно, у него не было страховки; финансовый отдел в прошлом году убедил Хакса, что клерки должны чуть-чуть не дорабатывать до полной рабочей недели — как раз настолько, чтобы компания по закону не была обязана предоставлять им социальный пакет. Это сэкономило бы сотни тысяч долларов в год, говорили они; это было финансово обоснованное решение, и Хакс не моргнув глазом согласился. И теперь Бену приходилось за это расплачиваться.
— Тогда тебе нужно будет зайти в бухгалтерию и составить план платежей, — объяснила медсестра. — Джен, наша бухгалтер, поможет тебе с этим. Она милая. Кто тебя забирает в этот раз — родители?
Бен в ужасе резко поднял голову, сбросив руку Хакса.
— Я… нет, они не… я теперь живу в… ну, я… я буду в порядке. Со мной всё будет хорошо.
И тут у Хакса в голове наконец сложился пазл из кусочков жизни Бена. Никто не звонил ему за то время, которое они провели в больнице. И сам Бен не просил никому позвонить. Кто может исчезнуть на весь вечер так, чтобы никто не заволновался? Даже Хакса бы искала Фазма — а ведь Хакс сам был самым нелюдимым человеком из всех, кого знал.
И сложившаяся картинка была действительно печальной — потому что Бен, очевидно, не вернётся домой к родителям. И они его не заберут. Никто не заберет. Потом Хакс будет вспоминать, как он, повинуясь какому-то инстинкту, требовавшему защитить, встал между Беном и медсестрой, жестом приказав передать ему документы. Временное помрачение рассудка, не иначе.
— Я его забираю, — сказал он нетерпеливо, и мозг категорически отказался обдумать все возможные последствия того, что только что произошло, — Просто отдайте мне эти чёртовы бумаги для выписки, я сам всё подпишу. Мое имя — Этан Хакс.
***
И вот как только Бен решил, что хуже уже ничего случиться не может, добрый начальник оказался генеральным директором компании, офис которой он только что разгромил. Чёрт. Но погодите-ка… Он… он сказал, что забирает Бена к себе? В этом не было никакого смысла! С чего бы ему тратить ещё больше своего времени на сумасшедшего? На кого-то, кто перевернул вверх дном весь офис и чуть не лишился руки в процессе? Нет, в этом совершенно точно не было никакого смысла. Это или очень странная галлюцинация, или здесь кроется какой-то подвох, и Бену вовсе не улыбалось узнать, в чём именно он заключается.
— Я… сэр, — начал он, пытаясь подавить панику и стыд в своем голосе, — сэр, вы не должны… со мной всё будет в порядке. Я могу позаботиться о себе, я не хочу… не хочу никому причинять беспокойство…
Но и Хакс, и медсестра проигнорировали его попытки, слишком занятые заполнением документов о выписке и оплате. Бен вертел в руках край одеяла, немного дрожа — почему здесь так холодно? — а затем послушно вытянул руку, позволив медсестре вынуть катетер. Легонько погладив Бена по плечу, медсестра развернулась и положила его скромный узел с одеждой рядом с ним на кровать.
— Ладно, Бен, — сказала она, — можешь одеваться и идти.
С этими словами она покинула палату. Снова воцарилась тишина. Бен смущённо посмотрел на мистера Хакса, пытаясь придумать способ попросить оставить его одного, пока он будет переодеваться. Он знал, что тело его было совсем некрасивым — даже без шрамов он был слишком худым, угловатым и со странными пропорциями. Он выглядел так, будто был составлен из плохо подобранных частей, и не хотел, чтобы мистер Хакс увидел ещё и это. Всё и так было достаточно плохо. К счастью, мистер Хакс понял, что означает нервный взгляд Бена, и указал на дверь.
— Не знаю, как много ты помнишь о нашем прибытии сюда, но, боюсь, твоя рубашка выглядит не лучше, чем твоя рука. К сожалению, этого медработники не исправят, а я не хочу, чтобы ты вышел на улицу в одной футболке. Но тебе повезло: если у меня чего-то и много, так это пиджаков и плащей. Я дойду до машины и посмотрю, не найдётся ли там чего-нибудь, пока ты будешь одеваться, ладно?
Бен кивнул, и мистер Хакс исчез за дверью. Бен не очень-то верил, что он вернётся, но какая-то его часть надеялась увидеть мистера Хакса ещё раз — потому что к этому времени все приюты были переполнены, а спать на улице в футболке ему не хотелось, другой же одежды при нём не было. Только то, в чём он был одет — ведь его сумка осталась в офисе, а охрана не очень-то хорошо относилась к бесхозным сумкам и коробкам. Наверное, сумка уже в мусорном баке — ему пришла в голову нездоровая мысль, что это ему как раз подходит. Жалкая коллекция вещей, выброшенная в мусор и никому не нужная — отличная метафора для жизни Бена.
Машина, должно быть, ждала прямо у входа в здание, потому что мистер Хакс вернулся через несколько минут. В руках у него был длинный плащ тёмно-синего цвета. Он аккуратно накинул плащ на плечи Бена и сказал с ободряющей улыбкой:
— Ну вот, на тебе смотрится лучше, чем на мне. А теперь — домой. Я покажу, какой вид открывается из окон моей квартиры; обещаю, что лучше, чем здесь.
Читать на фикбуке
Бета: Efah
Оригинал: Empire State of Mind by TeamRedhead
Размер: макси. Глава 4 из 23.
Пейринг/Персонажи: Хакс/Бен Соло
Категория: слэш
Жанр: romance, hurt/comfort
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: У Этана Хакса есть пустой пентхаус, пристрастие к макиато (в котором он не признается) и весь мир у его ног. Он может купить что угодно - кроме одной-единственной вещи, которой ему не хватает.
У Бена есть: брошенный колледж, список психических диагнозов длиной в километр, токсичные родители-гомофобы, работа, которая ему не подходит, дом, который совсем не дом, и нет надежды на лучшее будущее. В самом деле, кто в здравом уме полюбит кого-то настолько сломленного и уродливого, как Бен Соло?
Список глав
Читать главу 4
Бен устал. Он был настолько выжат, настолько лишен всей энергии, воли к жизни, надежды, что ему и стоять-то было трудно — не то что выполнять работу так, как от него ожидалось. Прошло три недели с тех пор, как его вышвырнули из дома, который, как Бен узнал на горьком опыте, никогда и не был его домом. С тех пор он ночевал в приютах, с трудом успевая туда по вечерам, просто чтобы получить хоть какую-то крышу над головой, принять душ и съесть что-нибудь, не завернутое в целлофан и не запечатанное в пластиковый контейнер. Лекарства закончились уже давно, но он всё ещё чувствовал отдалённые эффекты от химических веществ, покидающих тело. Тошнота и головная боль были его постоянными спутниками, а способность к концентрации внимания ухудшалась с каждым днём. Ему редко удавалось достаточно поспать, а когда он всё же засыпал, то один кошмар сменял другой, пока он наконец не сдавался и не вылезал из постели. Это выматывало, делая его раздражительным и нервным. Всё вокруг было слишком ярким, слишком громким, слишком быстрым — и Бен с огромным трудом пытался оставаться спокойным. Болезненная слабость возвращалась к нему, и это пугало его больше, чем он желал себе признаться.
Он не хотел снова стать таким — слабым, ранимым, настолько близко принимающим всё к сердцу. Он провёл восемь лет своей жизни с этим чувством — будто все его нервы были снаружи, а мир состоял из лезвий и тёрок, будто он не мог держать себя в рамках — тесных рамках собственного тела, будто он тонул на суше. Его руки и ноги служили живыми напоминаниями о полной силе его безумия, и хотя шрамы давно побледнели, Бен очень хорошо знал, как легко было снова подхватить эти разрушительные привычки — тем более что они всегда таились так близко к поверхности его сознания. Он боялся сам себя, и не было никого, кто помог бы ему справиться с этим. В конце концов, кто захотел бы ему помочь? С чего бы кому-то хотеть привнести в свою жизнь тот бесконечный парад сумасшествия, которым представлялось Бену его существование? Он не винил их — он никогда не винил других людей — Бен и сам не хотел бы находиться рядом с собой, как же мог он требовать этого от кого-то ещё? Единственный талант Бена — разрушать всё вокруг себя, будь то вещи или жизни других людей, и он смирился с этим много лет назад.
А ещё он знал, что это только начало. Скоро, совсем скоро, тьма, таящаяся на задворках его сознания, выползет наружу, окрашивая всё вокруг тем безнадёжным, не-чёрным, не-серым, не-коричневым цветом. Цветом надгробия — каким оно будет, когда Бен, наконец, сломается. Может, в этот раз ему всё удастся, но, учитывая свой послужной список, он на это не рассчитывал. Каким же жалким он был. Он даже не мог правильно совершить само… нет. Заставляя себя отвлечься от этой конкретной череды мыслей, он попытался натянуть на лицо выражение, говорящее «всё нормально», а не «я уже три недели бездомный, и у меня грёбаный нервный срыв». Вероятно, это был всего лишь вопрос времени, когда всё случится, и он абсолютно не хотел об этом сейчас думать.
Становилось всё сложнее сдерживаться, заставлять себя быть вежливым и услужливым по отношению к коллегам и клиентам, и Бен с ужасом ждал того дня, когда он, наконец, сорвётся. Вообще-то, если по-честному, сегодня мог быть тот самый день. Он чувствовал это с самого утра, когда после вереницы ночных кошмаров проснулся с ноющими мышцами и сбитыми костяшками пальцев — в какой-то момент он не удержался и ударил кулаком в стену. Ему повезло, что никто из других постояльцев не проснулся и не пожаловался. Этот приют был лучшим из всех, и Бену не хотелось бы, чтобы его оттуда выгнали.
Он чувствовал себя напряжённым, будто тело и разум просто не могли успокоиться и предчувствовали нападение в любую секунду. Слезы собирались в уголках глаз, только и ожидая удобного момента, чтобы пролиться, дышать было сложно — грудь сдавливала такая знакомая паника — он не мог даже открыть рот и сказать что-нибудь без опасения испортить всё на свете. Бен ощущал себя хрупким, словно яичная скорлупа в лапе медведя; ему хотелось спрятаться куда-нибудь, пока это не закончится, или пока не закончится его сознание — неважно, что из этого случится скорее — но он знал, что ему нужна эта работа. Если его уволят, у него не останется вообще ничего — ни дома, ни денег, ничего. Ему вспомнились многократно повторённые слова Леи: «Закончишь, как твой дед — только подожди. Умрёшь в какой-нибудь канаве, как этот пьяница». Ну, прямо сейчас всё выглядело так, что она окажется права. Со всеми этими опасными мыслями и эмоциями, окутывающими разум Бена, его тело наверняка выловят из Ист-Ривер ещё до рождества.
Ох, не стоило ему приходить сегодня на работу. Совершенно точно не стоило — он ощущал это всем своим существом. Отвернувшись к своему компьютеру, он мог только молиться, что день пройдёт быстро и без происшествий, и что никто не додумается спросить его, всё ли в порядке — это ведь обязательно закончится слезами. Бен не плакал на людях. Вообще не плакал, если получалось — плачут только слабаки, и он это знал. Бен не хотел, чтобы кто-нибудь считал его слабаком, не мог позволить считать себя слабаком — потому что слабые люди не заслуживали уважения и сочувствия, это он усвоил ещё в раннем детстве. Он и так был слабым; не хватало ещё, чтобы кто-нибудь об этом узнал.
Конечно же, Бену не повезло — как обычно. По отделу бродил грипп, четверо сотрудников не пришли на работу, а из-за серии технических неисправностей, случившихся несколькими днями ранее, весь отдел ничего не успевал. Едва сдерживаемая всеобщая истерика витала в воздухе, то и дело кто-нибудь запирался в туалете, чтобы поплакать. Никто не хотел, чтобы хаос привлёк внимание мистера Хакса. Разочарование генерального директора и обвинения в некомпетентности — последнее, что им было нужно в этой ситуации. В такой обстановке Бену было бы плохо, даже если бы он всё ещё принимал свои лекарства; теперь же это было не чем иным, как полной катастрофой.
Он не мог ни на чём сосредоточиться, как будто внезапно забыл, как читать по-английски — когда он попытался завершить хотя бы один из отчётов, буквы расплывались, и он не мог прочитать ни слова, не говоря уж о том, чтобы написать что-то новое. Мозг был настолько перегружен, что просто отказался работать, несмотря на все ухищрения паникующего Бена. И этому плачевному состоянию никак не помогало то, что за спиной Бена то и дело показывался кто-нибудь из коллег с очередным «Бен, запиши эту заметку побыстрее», или «Бен, как продвигается протокол собрания?», или же «Бен, я тут зашиваюсь — сделай вот это за меня». Также встречались «Бен, не присмотришь за моим телефоном, пока я выйду покурить?» и «Бен, я не понимаю этот отчёт, объясни-ка». С каждой минутой становилось всё труднее сохранять спокойствие. Он не мог отлучиться и на секунду, а время приближалось к обеденному перерыву — не то чтобы у него было сегодня с собой что-нибудь на обед, он не приносил себе ничего на обед уже неделю. В собственной работе Бена был такой же завал, как и у всех остальных, но у него были совершенно другие причины пребывать в постоянном ужасе. Он чувствовал её — эту всепоглощающую ярость, кипящую близко к поверхности сознания уже несколько дней, и чувствовал, что она готова прорваться наружу, что она всё ближе с каждой минутой. Он уже не менее дюжины раз огрызнулся на окружающих, и с каждым новым возмущённым «Эй, я же только спросил!» он приближался к тому самому всплеску ярости, из-за которого его уволят — если ему повезёт, или посадят — если повезёт не очень.
И это случилось. Это случилось, когда парень, с которым Бен делил стол — Брайан? Брендан? — как бы его ни звали — опрокинул полную чашку горячего кофе и залил клавиатуру Бена, три стопки свежераспечатанных записок и отчётов, которые нужно было доставить в другие отделы, телефон и даже колено. Бен не успел попросить этого Брайана отойти подальше, потому что, когда тот со смехом извинился — голосом, в котором не было ни капли сожаления — в сознании что-то щелкнуло, последняя видимость контроля улетучилась, и потом… потом была только темнота.
Административный отдел сегодня ждал и опасался чего угодно, но точно не того, что этот тихий чудак Бен Соло сойдёт с ума и перевернёт весь офис вверх дном. Он был обычно таким неловким, и стеснительным, и вообще… странным, что они старались не обращать на него внимания. Не то чтобы его не любили, но… он просто был не таким, как они. Что-то с ним было не так — по-настоящему не так, если судить по тем таблеткам, что он глотал за обедом — и люди старались к нему не приближаться без нужды. За тот год, что он проработал здесь, они привыкли считать его неудачником и, может быть, даже не очень-то умным. Никто не мог понять, как ему удалось устроиться на эту работу, учитывая, что он не блистал талантами ни при общении с людьми, ни при работе с цифрами. Все они считали его одним из тех огромных, туповатых типов, которые не могут постоять за себя — и сейчас всё, что они могли сделать, это с ужасом наблюдать, как этот увалень за мгновение превратился из тряпочки в Халка. Никто даже не понял, что случилось — вдруг кулак Бена врезался в экран его компьютера, и с этого всё и началось. Монитор был сброшен на пол, за ним последовало всё, что находилось на столе. Перевёрнутые столы, летающая канцелярия — Бен превратился в воплощение чистого разрушения, не оставив нетронутым ничего на своём пути. То, что с утра выглядело нормальным офисом — обставленным лучше, чем многие — теперь походило на свалку из апокалиптического фильма. Бен громко матерился, рассказывая, что он думает о них, об их отношении к нему, об их работе, а также куда, по его мнению, им надлежит пойти и что с самими собой сделать, когда они туда доберутся.
Он был чертовски страшен.
Большинство из них и представить себе не могло, что один человек способен такое сотворить. Они не видели в своей жизни ничего страшнее Бена — с мёртвым акульим взглядом, обещавшим жестокую смерть любому, кто сунется слишком близко, и с окровавленными руками и одеждой (он, очевидно, порезался стеклом от разбитых мониторов). Двое сотрудников решили поиграть в героев и остановить его — один вернулся явно со сломанным носом, а второго Бен отправил в полёт через стол. После этого все решили эвакуироваться в коридор перед лифтами и вызвать полицию или, по крайней мере, охрану. Он, чёрт возьми, был опасен!
Пока они обсуждали варианты, Бен, казалось, исчерпал все свои силы и опустился на колени посреди руин офиса, тяжело дыша. Его глаза опухли от слёз — а сам он выглядел воплощением эпитета «жалкий». Но это не значило, что они его больше не боялись; поспорив ещё немного, они решили вызвать 911. Этот человек напал на двоих из них и разрушил целый офис, с ним нужно было обращаться осторожно.
Приходить в себя всегда было ужасающим опытом. Как будто выплывать из глубин какого-то тёмного колодца; вынырнул — и на него внезапно обрушились все чувства сразу. Всё болело. Он не отваживался поднять взгляд от пола; он не хотел знать, насколько всё было плохо в этот раз. Не было сил сдерживать обжигающие слёзы — и они текли вниз по щекам, рыдания сотрясали всё его тело, приходилось сражаться за каждый вздох. Осмелившись, наконец, осмотреться, он увидел руины офиса — и этого хватило, чтобы понять, что в этот раз его ждёт тюремный срок. Он просто знал это — и хотя эта мысль пугала его больше, чем всё на свете — таким, как он, в тюрьме приходилось плохо — он не мог заставить себя чувствовать что-либо, кроме… облегчения. Он, наконец, опустился на самое дно, ничего хуже с ним уже не могло случиться. В любой момент могут показаться полицейские, чтобы забрать его в тюрьму, и на этом его жизнь закончится. Совершенно точно. Он и недели не продержится в тюрьме — в его состоянии. А Хан и Лея сказали бы, что предупреждали его. И вообще, как он мог даже надеяться на другой исход? Это ведь его единственный талант — всё портить, не так ли?
Он смутно осознавал, что где-то там, около лифтов, собралась толпа людей, перешёптывающихся, глядящих на него со страхом и жалостью. Боже, как же ужасно он сейчас выглядит! Он зарделся от стыда и снова уставился на пол, пытаясь заставить себя прекратить плакать. Он должен был прекратить плакать — он не хотел, чтобы люди на улице, полицейские, кто угодно увидели его такой уродливой размазнёй. Меньше всего ему было нужно, чтобы кто-нибудь ещё стал свидетелем его унижения. Всё и так было плохо — незачем было показывать всем на свете, насколько он слаб и жалок. Ему нужно просто… просто выбраться отсюда и спрыгнуть с ближайшего моста.
Он сделает этим одолжение всему миру. Давно пора.
Голова кружилась, головная боль, похоже, усилилась вдвое, конечности стали тяжёлыми и неловкими, и Бен чувствовал странную усталость. Становилось трудно сосредоточиться, мысли были медленными, будто обёрнутыми в слой ваты — но он не успел задуматься о причинах. В поле зрения попали чьи-то ноги в очень дорогих туфлях. Кто-то присел на корточки рядом с Беном. Он осторожно посмотрел вверх и, побледнев, снова уставился в пол. Даже в своём нынешнем состоянии Бен мог узнать начальство, а судя по очевидно дорогому костюму, этот начальник был из главных. Чёрт.
Бен вдруг понял, что мужчина что-то говорит ему, но мозг был как в тумане, и разобрать, что именно было сказано, было нелегко. Его позвали по имени? И что-то ещё. О, чёрт. Нужно было ответить — что-нибудь, что угодно!
— И-извините, сэр! — выпалил он, — я возмещу весь ущерб, обещаю, извините, мне так жаль, я… у меня нет никаких оправданий, я сегодня же уволюсь.
Он не знал, зачем он даже пытался — у этого человека не было никаких причин быть к нему снисходительным. Но извинения — это то, что у Бена получалось хорошо. Он просил прощения за собственное существование, сколько себя помнил.
— Мне так жаль! Я… я не хотел, мне очень жаль…
Этого было недостаточно. Конечно же, этого было недостаточно — учитывая состояние офиса. Бен по своему опыту знал, что чем серьезнее был проступок, тем меньше людей заботили его извинения. Он только-только закончил расплачиваться за свой последний срыв — а это заняло годы — и вот снова.
Но к его огромному удивлению — и даже потрясению — на него не кричали. Мужчина вообще не выглядел разозлённым или раздраженным, и это совершенно сбивало с толку. Впрочем, удивляться становилось всё сложнее, головокружение и головная боль усиливались с каждой секундой. Он знал, что случилось что-то очень плохое. Что-то было совсем, совсем неправильно. «Кровопотеря», — подсказало сознание. С ним это уже случалось, и страх снова сжал горло холодной рукой. Неужели он действительно истечет кровью на полу этого чёртова офиса? После всех тех случаев, когда он ранил себя — неужели всё закончится именно так? Прямо здесь, на виду у всех этих людей?
На его плечо опустилась рука, и хотя прикосновение было лёгким и нежным, Бен не удержался и отшатнулся. Прошло так много времени с тех пор, как кто-нибудь его трогал — по-настоящему трогал — и ещё больше времени с тех пор, как кто-нибудь трогал его по-дружески. Бармен в том клубе не в счёт; это была просто необходимость. Сейчас же прикосновение было дружеской попыткой успокоить, утешить — и Бен больше не знал, как на такое реагировать. Снова взглянув на мужчину, Бен, даже в его нынешнем состоянии, был поражён его видом. Эти волосы… Бен никогда не видел ничего настолько яркого, а это о многом говорило, учитывая, что прямо сейчас Бен истекал ярко-красной кровью. Мужчина снова говорил с ним, и Бен изо всех сил пытался сосредоточиться, чтобы услышать его. Голос по-прежнему не звучал сердито, и Бен осторожно поднял голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Мир тут же начал кружиться, и ему пришлось на секунду закрыть глаза, чтобы справиться с этим. Чёрт. Это было так ужасно. Очевидно, заметив проблему Бена, мужчина терпеливо повторил свои слова:
— …в больницу. Но сначала нам нужно остановить кровотечение, хорошо?
В больницу? О нет. Нет-нет-нет. Он не хотел. Абсолютно не хотел. Впрочем, учитывая, как он себя чувствовал и как этот начальник на него смотрел, больница была необходима. Но это не значило, что он так просто сдастся.
— П-пожалуйста, — с трудом проговорил он между рыданиями, — не надо неотложки. Пожалуйста.
Унижения такого уровня он не смог бы сейчас вынести. Он уже дважды оказывался в такой ситуации и знал, что, когда на него будут смотреть толпы незнакомцев, когда на каталке его вывезут на улицу во всём его кровавом великолепии, ему станет ещё хуже, чем сейчас. Он мог только надеяться, что начальник сжалится над ним и выполнит одну-единственную просьбу.
Хакс поддерживал рукой Бена за плечо, даже после того, как тот отшатнулся, будто его ударили. Он знал, что отшатываться было не от чего — прикосновение было лёгким, пальцы Хакса покоились на приметном изгибе ключицы Бена, и он не собирался их убирать, потому что Бен не выглядел так, будто он сейчас способен находиться в вертикальном положении без поддержки. Кровотечение прекращалось, но это не было хорошим признаком — Хакс подозревал, что крови в теле Бена просто оставалось не так уж и много. И руки Хакса тоже были все в крови — когда он успел так измазаться? — было неимоверно сложно не обращать внимания на липкость между пальцев.
Пиджак был непоправимо испорчен, когда-то угольно-серые рукава покрылись ржавыми пятнами, с которыми не справится даже его любимая химчистка — но это было наименьшей из сегодняшних потерь. Техническое оборудование на десятки тысяч долларов, подошвы туфель, пиджак — всё это было мелочами, о которых не было времени думать, если только он не хотел добавить к этому списку жизнь Бена.
И Хакс бы себе не простил, если бы это случилось. Он никогда раньше не встречал парня, рядом с которым сейчас сидел — он мельком задумался о том, как давно Бен здесь работает и сколько ещё в компании людей, имён которых Хакс не удосужился узнать — но он был уверен, что, встреть он Бена хоть раз, он бы его не забыл. Даже с измазанными кровью скулами и носом черты его лица были запоминающимися. «Примечательными», — добавил бы Хакс, если бы у него было время об этом подумать. С этого угла зрения, сидя на корточках возле Бена и глядя на него сверху вниз, он мог разглядеть непрактичную длину волос — слегка вьющихся за ушами. Похоже, Бен когда-то пытался их отрастить; однако завеса волос не отвлекала внимания от нежного изгиба его рта.
Эти губы были просто созданы для улыбок, пришла в голову Хаксу глупая мысль. Глупая, потому что Бен всё ещё безудержно рыдал, борясь за каждый глоток воздуха, так что Хакс бессознательно задерживал дыхание вместе с ним. Бен открыл глаза и посмотрел на Хакса — тёмно-карие глаза контрастировали с бледностью кожи — очень красивые глаза. Точнее, они были бы красивыми, если бы зрачки не были так расширены. Если Бен ещё и не был в состоянии шока, он быстро к нему приближался. Хакс чувствовал дрожание мускулов под своими пальцами. Это было совершенно неподходящее время, чтобы оценивать линии измазанного кровью носа Бена — явно неоднократно сломанного — и уж тем более это было неподходящее время, чтобы размышлять, чем же Бен так привлекал Хакса.
Молясь, чтобы Теннисон простил такое оскорбление, Хакс ослабил свой галстук и — быстро, чтобы не задумываться о том, что он собирался сделать — снял его через голову, стараясь не замечать, как нежный шёлк скользил по пальцам. Он сказал себе, что купил этот галстук специально для сегодняшнего дня; вот он и использует его сегодня — неважно, для какого события. В конце концов, по сравнению со всем остальным полтысячи долларов не такая уж и большая сумма. И всё же он не мог не поморщиться, обматывая шёлковым галстуком самый худший из Беновых порезов — тот, который рассекал кисть почти до кости. Уже через мгновение галстук намок от крови, по розовой ткани растеклось уродливое красное пятно, и Хакс надавил на импровизированную повязку всем своим весом. Шёлк, конечно, не был лучшим материалом для впитывания чего бы то ни было, но это всё, чем он сейчас располагал.
Из давних курсов первой помощи он помнил, что надавливание на порез было необходимо, чтобы остановить кровотечение. Пожалуй, курсы первой помощи были единственным, за что он мог поблагодарить отца. Так что Хакс не отпускал повязку, даже когда Бен застонал. Он знал, что это было больно. Конечно, это было больно — кисть руки Бена была располосована стеклом — и Хакс крепко сжимал его руку, молясь, чтобы всё сработало и кровотечение остановилось.
— Не вертись, — попытался он успокоить Бена, приобняв его свободной рукой — той, которая не была занята попытками удержать оставшуюся кровь внутри тела. — Сделаешь только хуже.
Хакс был не очень-то уверен, что это правда — куда уж хуже-то, но он знал, что в экстремальных ситуациях главным было взять на себя ответственность и занять людей чем-нибудь — чем угодно. Бена знобило так, что его зубы стучали, но Хакс видел, что тот, по крайней мере, понял, что от него требуется, и пытался это выполнить, глядя на Хакса и ожидая дальнейших указаний.
— Всё будет хорошо, — неловко сказал Хакс, неотрепетированные слова тяжело повисли в воздухе. У него никогда не получалось кого-либо утешать — да и в принципе общаться с кем-нибудь столь близко. Он мог быть вежливым. Профессиональным. Даже обаятельным, как свидетельствовало его интервью (Какая-то часть его сознания возблагодарила вселенную за то, что Эдвардс ушёл раньше и не успел всё это увидеть.) Но утешение было для него терра инкогнита.
«Сделаешь только хуже», — сказал он Бену, но теперь задумался, не сделает ли хуже он сам. Но отступать было некуда — ещё с того момента, когда он не позволил клеркам вызвать 911. Время, когда можно было просто уйти, давно прошло, и он продолжил, едва узнавая собственный голос.
— Так что не так с неотложкой? — спросил он, осторожно ослабляя хватку на руке Бена, чтобы можно было оценить повреждения. Удовлетворённый тем, что повязка из галстука хотя бы не позволяла ничему важному вывалиться наружу, он затянул её так туго, как в юности научился на курсах первой помощи — он применил эти знания впервые за много лет, но, судя по всему, не потерял сноровки. Бен вскрикнул.
— Так-то лучше, — Хакс разгладил повязку и прищурился при виде быстро растущего синяка на виске Бена. Непосредственная угроза смерти от кровотечения миновала, и можно было немного расслабиться. — Ты ведь потерял много крови, не так ли? Тебе не кажется, что нужно показаться доктору? Не думаю, что ты сейчас себя хорошо чувствуешь, а моих знаний явно недостаточно, чтобы тебе помочь.
С третьей попытки дрожащему Бену удалось убедить свои зубы не стучать так сильно, и он выговорил:
— Н-нет, пожалуйста… не надо неотложки…
Он посмотрел на Хакса — и Хакс никогда в жизни не видел настолько вызывающего жалость взгляда.
В положении Хакса было множество плюсов: макиато, ждущий на столе каждое утро (неважно, был ли он приготовлен правильно), система «Умный дом», точно знающая, какую музыку он предпочитает по вечерам, вид из окон офиса, за который кто-нибудь мог бы и убить. Но прямо сейчас, глядя на окровавленное лицо Бена, он решил, что главный плюс — это собственная машина с водителем. Рука, которой он поддерживал Бена, нырнула в карман и выудила телефон (палец оставил кровавый отпечаток на экране).
«Вызови моего водителя к главному входу — не позже, чем через пять минут. Я буду ждать снаружи. Скажи водителю не задавать вопросов».
Он дождался, когда многоточие на экране сказало ему, что Митака прочитал сообщение и печатает что-то в ответ, и засунул телефон назад в карман.
— Тогда как насчёт того, чтобы обойтись без неотложки? — спросил он легко, как будто Бен был его другом, с которым они выбирали, пойти ли на ужин в греческий или индийский ресторан. — Я готов к компромиссу по этому вопросу. Ты когда-нибудь ездил на машине с водителем?
После этих слов Бен запаниковал, пытаясь что-то сказать, пока Хакс как можно осторожнее поднимал его с пола, закинув его менее поврежденную руку себе на плечо, чтобы Бен мог на него опираться.
— Н-но… кровь… ваша машина же…
Хакс покачал головой:
— Мне кажется, заляпанные сиденья машины — небольшая цена за твоё здоровье.
Водитель Хакса явно мечтал о карьере гонщика — они прибыли в больницу куда быстрее, чем это казалось возможным в Нью-Йоркском трафике. Ну, по крайней мере, их не остановила полиция — и это было настоящим чудом. Хакс понял, как он благодарен за это, когда сотрудники больницы взглянули на Бена — и сразу же засуетились вокруг него.
Бен ненавидел больницы. Одно только это слово заставляло мышцы напрягаться. И вот он здесь — в окружении медсестёр и докторов, суетящихся и задающих миллион вопросов одновременно. Он забрали его в палату и сняли с него одежду, переодев его в отвратительный больничный халат. Последний раз его одевали в больничную одежду в прошлом году, после одной особенно впечатляющей передозировки. Тогда он очнулся в больнице, а у постели стояла разъярённая Лея. Всё было как в тумане, но Бен мог поклясться, что сейчас он узнал как минимум двух медсестёр — и, что было хуже, они тоже его узнали. Его снова забросали кучей вопросов, кто-то говорил что-то про его медицинскую историю и про то, что нужно позвать доктора такого-то. По большей части медсёстры были милыми и дружелюбными, но Бен был слишком потрясён, чтобы оценить это.
Старый доктор, которого, к стыду своему, Бен встречал уже неоднократно, пришёл и начал его осматривать — не так осторожно, как медсёстры. Он что-то пробормотал вполголоса, двигая пальцы Бена, его запястье, локоть, присматриваясь к тому, что могло оказаться переломом — и Бен не смог сдержать тихий, жалкий, болезненный вскрик, когда доктор согнул его пальцы чуть сильнее. Рука быстро отекала, и, кажется, это очень волновало персонал. Доктор назначил ему рентген, на который Бена отвезли в кресле-каталке — ещё одно унижение — и когда его вернули в палату, ожидание результатов казалось бесконечным. Ему дали что-то от шока, но он всё равно чувствовал себя испуганным и растерянным. Всё происходило так быстро, и затем внезапно вся суета прекратилась — но они так и не сделали ничего с его порезами. Кровотечение остановилось, но на капельнице висел пакет с донорской кровью, которую ему переливали — так что всё было совсем не хорошо. (Они поставили капельницу в тыльную сторону ладони, сказав, что вен на сгибе локтя было почти не видно из-за шрамов… не то чтобы Бену было приятно это слышать.)
А еще он заметил, что мужчина из офиса — тот начальник — так и не ушёл, и Бен не знал, что с этим делать. Почему он не вернулся на работу? Он не был обязан быть здесь с Беном. Раньше, когда он ранил себя, Хан и Лея старались не показываться в больнице. А этот начальник почему-то остался. Из жалости? Бен надеялся, что нет; он не заслуживал жалости. И уж явно он остался не из-за того, как Бен выглядел — сам он был уверен, что огородное пугало выглядело сексуальнее, чем он сейчас. Бен немедленно устыдился своих мыслей — насколько же он тщеславен, если думает о своём внешнем виде в тот момент, когда вполне может потерять руку? Может, Лея была права насчёт этого. Может, он и вправду эгоистичен, тщеславен и испорчен. Как ещё можно объяснить желание хорошо выглядеть ради кого-то, кого он видел впервые в жизни, и кто наверняка считал Бена самым жалким зрелищем на свете.
Когда ему ввели местную анестезию, чтобы приступить к зашиванию ран, он снова начал плакать — не сводя глаз с часов, висящих над дверью. Старая опытная медсестра ласково гладила его по волосам, говоря, что он отлично справляется.
Доктор снова зашёл в палату, когда ему зашивали раны — Бена чуть не стошнило, когда он, наконец, взглянул на свою руку. Он раньше творил много нехороших вещей со своим телом, но никогда — на таком уровне. У него было несколько шрамов, которые могли сравниться с этими, но те не были получены в результате всплеска ярости. Доктор сказал, что, как ни странно, перелома не было, и это хорошо; и спросил, не мог бы Бен объяснить, что случилось? Бен смог лишь тихо пробормотать:
— Я… только очень разозлился… я не помню, — он кивнул в сторону начальника, — может, он знает больше?
— Я спрошу позже, — согласился доктор и бросил на Бена строгий взгляд. — Я просмотрел твою медицинскую историю, Бен. Ты здесь частенько бываешь, не так ли? — Бен опустил голову. Он бы покраснел, будь в нём достаточно крови для этого. — Ты принимаешь свои лекарства?
— Н-нет, — запнулся Бен. — У меня… они закончились. И нет рецепта.
— Гм, — доктор что-то записал в свой блокнот, — что ж, я позабочусь о том, чтобы тебе выдали новый рецепт. Хотя мне нужно будет проконсультироваться с одним из наших психиатров, чтобы убедиться, что план лечения тебе подходит. Ты ходишь к психиатру? Или, может, психологу? — Бен снова покачал головой, и доктор отметил в блокноте ещё что-то. — Хочешь, я приглашу сюда кого-нибудь из психиатрического отделения? Дам контакты психиатра? Или у тебя уже кто-то есть на примете?
— Есть на примете… Я ей позвоню завтра.
— Хорошо. Итак, всё обошлось без переломов, но раны очень серьёзные, а три пальца вывихнуты. Всё весьма серьёзно, Бен, мне придётся выписать тебе антибиотики — трижды в день, на десять дней — и кто-нибудь должен будет помочь тебе менять повязки каждый день. Учитывая твою медицинскую историю, я полагаю, ты умеешь ухаживать за ранами не хуже наших медсестёр, но я всё же напомню: тебе надо быть осторожнее в душе, чтобы вода не попала на рану и не занесла инфекцию. И не трогай швы — впрочем, тебе это известно. Придёшь на приём через две недели, мы снимем швы, — ещё один строгий взгляд. Бен посмотрел в ответ, пытаясь не обращать внимания на то, что медсестры делали с его рукой, — учитывая твоё состояние и характер ран, я не думаю, что это была попытка самоубийства. Я прав?
— Да! Честное слово, я… я лишь… я даже не думал…
— Хорошо. Но опять же, учитывая твою медицинскую историю, я бы порекомендовал тебе лечь в психиатрическое отделение на несколько дней — просто чтобы удостовериться, что всё в порядке. Я не могу тебя заставить, конечно, но очень рекомендую.
Бен замотал головой так сильно, как мог.
— Нет, я не хочу. Я в п-порядке. Я только… только позвоню своему психиатру. Я в порядке.
Доктору, очевидно, не понравился такой ответ, но они оба знали, что пока Бен не признается, что хотел покончить с собой или причинить себе вред, доктор не может его заставить лечь в больницу. Он обязан отпустить Бена.
— Тогда я настоятельно рекомендую тебе позвонить ей завтра пораньше с утра, — сказал доктор. — Что ж, придётся тебе ещё немножко побыть здесь. Пройдёт некоторое время, пока мы восполним ту кровь, которую ты потерял, и мне нужно разобраться с твоим рецептом. Если что-нибудь нужно — скажи медсёстрам, они помогут. И я надеюсь больше не встретиться с тобой при подобных обстоятельствах. Ты слишком молод, чтобы такое с собой творить.
С этими словами доктор ушел. Медсёстры закончили накладывать швы и уложили Бена поудобнее, укутав его одеялом, так как он всё ещё дрожал. Затем они вышли из палаты, оставив Бена наедине с безымянным начальником. Тишина ещё никогда так не пугала Бена; он попытался спрятать левую руку под одеяло — теперь, когда на нём не было рубашки, шрамы были все напоказ — но безуспешно. Он не хотел, чтобы начальник увидел тот ужасный, широкий, длинный шрам, спускавшийся от локтя до запястья. Второй шрам, на правой руке, был хотя бы скрыт под повязками, а этот был до безобразия заметен, и Бену совершенно не хотелось об этом говорить. Шрамы покрывали его руки почти по плечи, и спрятать их все всё равно не получилось бы. Ему было так стыдно, он чувствовал себя ужасно глупым и совершенно бесполезным, и он даже не мог встать и уйти: капельница в сочетании с усталостью и вялостью от лекарств надёжно приковали его к кровати.
Когда медсёстры покинули палату, Хакс прислонился к стене, скрестив руки на груди, пытаясь сохранить немного тепла в холоде, который почему-то всегда сопутствовал больничным коридорам (И где тут логика? Разве больные не нуждаются в тепле?) Он сбросил свой пиджак ещё в машине — достаточно было того, что Бен весь в крови, Хаксу не хотелось выглядеть, будто он провёл большую часть дня по локоть в крови, вдобавок его мутило от запаха — но теперь, когда по коже ползли мурашки от холода, он об этом пожалел.
Хакс никогда не был трусом; может, отец, называвший его слабым и неполноценным, с этим бы не согласился, но Хаксу было виднее. Он лицом к лицу сталкивался с вещами, которые могли бы заставить кого-то сбежать, а он твёрдо стоял на ногах, когда мир вокруг рассыпался на куски, но сейчас, прислонившись к бетонной стене больничной палаты Бена, Хакс впервые в жизни хотел сбежать. Бен уже несколько раз начинал и прекращал плакать с тех пор, как медсёстры начали свою работу; он больше не рыдал, как в офисе, но слёзы текли по его лицу. Он не вытирал их, и было что-то нечеловеческое в том, как он реагировал на медицинские манипуляции, чертовски — Хакс был в этом уверен — болезненные. Бен не старался казаться храбрым — он вел себя так, будто его не заботило, что с ним делают.
Эта мысль обдавала холодом сильнее, чем кондиционированный воздух из вентиляции, и Хакс плотнее скрестил руки на груди.
Было бы так легко уйти, вернуться в свой пентхаус, сбросить туфли у двери, собрать ту одежду, которую ещё можно было спасти, и утром отдать её в химчистку. Включить горячий душ на максимум — сжечь все воспоминания о крови Бена на руках, вернуться утром к работе, оставить это всё позади, как дурной сон. Он знал, что если приложит усилия, то сможет и вовсе убедить себя, что этого никогда не было. Конечно, нужно будет заменить компьютеры и стеклянные перегородки. Поговорить с каждым клерком из административного отдела. Это бы заняло несколько дней — даже недель — но он бы справился. Он справлялся и с худшими проблемами.
Да, уйти было бы легко. Эффективно. Разумно. Хакс не припоминал, чтобы он когда-нибудь делал что-либо неразумное. Он понятия не имел, что заставило его шагнуть от стены к кровати Бена — сердце билось где-то под самым горлом, а по шее стекал холодный пот.
Бен свернулся калачиком, так тесно, как мог, пытаясь повернуться к стене — впрочем, воткнутый в руку катетер капельницы не давал ему полностью отвернуться. Медсестры позаботились о его порезах и выправили вывихнутые — к счастью, не сломанные — пальцы, но они ничего не сделали с кровью, размазанной по его лицу. Когда они спасали ему жизнь, было не до красоты; сейчас же свежие слёзы прочерчивали светлые дорожки по красным от плача, покрытым бурыми потёками щекам. Глаза Бена были плотно зажмурены, а таких сдавленных рыданий Хакс не слышал, наверное, с детства.
В тишине Хакс прочистил горло.
— Мне жаль, — начал он, и это было правдой. Ему было жаль, что он хотел оставить Бена одного в таком состоянии, ему было жаль, что с Беном вообще всё это происходило. Попытка самоубийства. Психиатр. Лекарства. Он не очень понимал такие вещи; он, конечно, когда-то читал о них, и у его тёти однажды был нервный срыв. Хакс вспомнил, что отец как-то раз упоминал об этой тёте за ужином — так, будто она не была человеком. Она была чем-то, чем Хакс боялся стать, и эта мысль заставляла желудок болезненно сжиматься.
Ту руку Бена, которая не была замотана повязкой, покрывали шрамы — тонкие, слабо заметные. Каждый из них был не очень-то страшным, но их общее количество заставило Хакса схватиться за спинку кровати, чтобы успокоиться. Сотни шрамов — так много, что было сложно найти незатронутый участок на полупрозрачной коже предплечья Бена. То, что случилось сегодня, было не в первый раз — Бен ранил себя и раньше. И рядом не было Хакса, чтобы остановить его. Рядом, наверное, был кто-нибудь, кто хотел сбежать — как Хакс сейчас.
…Наверное, Хакс слишком далеко зашёл в своих мыслях.
— Не лучший способ провести вечер пятницы, не так ли? — заставил он себя сказать, когда Бен ему не ответил, и говорить отчего-то было сложно. — У меня есть подруга, она вечно смеется, что я работаю в пятницу вечером, но, черт побери, по крайней мере, в офисе хороший вид из окна. Только посмотри, там за окном стоит мусорный бак. Интересно, что нужно сделать, чтобы получить палату с хорошим видом?
Совершенно отвратительная шутка, по мнению Хакса — она должна была остаться незамеченной, но уголок рта Бена пополз вверх. Была ли это улыбка или всего лишь удивление, но это в любом случае было более яркой реакцией, чем Бен показывал в ответ на все медицинские манипуляции.
Он был прав — рот Бена был просто создан для улыбок. Даже этот краткий изгиб губ высветил необычность черт его лица, удивительным образом дополнявших друг друга. Глядя сверху вниз на Бена, Хакс не смог удержаться от слабой улыбки; будто сама по себе, его рука оказалась у Бена на затылке и принялась осторожно разглаживать тёмные локоны, как до этого делала медсестра. Кажется, это успокаивало Бена — что ж, хоть эту мелочь Хакс может сделать.
Он почувствовал, как Бен сначала напрягся от его прикосновения, а затем глубоко вздохнул — может, прикосновение было не таким уж успокаивающим? Бен поднял голову и посмотрел на Хакса — настолько усталый и измученный, что Хакс удивился, что он до сих пор в сознании.
— Например, не разрушать свой офис до основания, — сказал Бен хриплым от слёз и усталости голосом, самоуничижительно улыбнувшись.
Замечание застало Хакса врасплох, и он изумлённо рассмеялся.
— Полагаю, ты прав, — согласился он с мягкой улыбкой.
Это были первые слова, которые Бен сказал, не умоляя его о чём-либо, и его глубокий баритон — который мог бы быть приятным, если бы не дребезжал сейчас так, будто Бен прополоскал горло осколками своего монитора — этот глубокий баритон звучал на удивление молодо. Хакс посчитал в уме: если Бен не соврал медсёстрам о своей дате рождения, ему сейчас двадцать пять. Но в это сложно было поверить — с волосами, заправленными за выдающиеся уши, и с удивительно молодым голосом, как у выпускника школы.
Хакс так и не убрал руку с затылка Бена, позволив себе пропустить несколько прядей тяжелых волос меж пальцев, пока Бен расслабился и глубоко вздохнул. Тут Хакс понял, что ему так и не представилось шанса помыть руки — он отстранённо наблюдал за собственными измазанными в крови пальцами в волосах Бена. Он не выходил из палаты с тех пор, как Бена сюда привезли, и кровь засохла неприятными хлопьями, отслаиваясь при каждом движении. Странно.
Как раз когда Бен начал засыпать, вяло открывая и закрывая глаза, с трудом пытаясь сфокусировать взгляд, дверь отворилась, и в палату вошла медсестра с папкой документов в одной руке и пакетом лекарств в другой. Она улыбнулась Хаксу, который немедленно убрал свою руку с затылка Бена, словно его поймали за чем-то, что он не должен был делать; неловкость ситуации заставила его переступить с ноги на ногу.
— Итак, Бен, — сказала медсестра успокаивающим голосом, обращаясь к Бену, будто Хакса вообще не было в палате, — я в курсе, что ты всё знаешь о лекарствах, но всё-таки объясню ещё раз, чтобы удостовериться, хорошо? — Она подождала, пока Бен кивнет.
— С большинством выписанных лекарств ты уже знаком, — она открыла папку с документами, придерживая пакет рукой. — Литий — ты его принимал совсем недавно, так? И «Зипрекса», тут указано, что тебе её уже выписывали год назад. Мы надеемся, что это временно, но в прошлый раз она хорошо сработала, так что принимай её, — она перевернула страницу. — Доктор также выписал несколько успокоительных — «Атаракс» и «Интермеццо» — чтобы стабилизировать твой сон. «Интермеццо» быстро действует, так что лучше принимать его сразу перед сном, но ты это и так знаешь, да? — она знающе на него посмотрела. — Слушай, и ты, и я знаем, что для тебя это всё не ново, но постарайся изучить этикетки, ладно? Мы изменили дозировку некоторых лекарств, поскольку в этот раз твоё состояние ухудшилось.
Бен зажмурился от её участливых интонаций, ещё одна слеза сбежала вниз по щеке, когда он с несчастным видом кивнул. Хакс снова подошёл к нему — чёрт с ней, с неловкостью — и положил руку ему на затылок, тяжело сглотнув. Он, конечно, знал, что с Беном что-то не так, с того самого момента, как впервые увидел его на полу офиса, но длинный список лекарств показал, что ситуация куда серьёзнее, чем можно было бы предположить. Это ошеломляло; а ведь он даже не имел ко всему этому никакого отношения. Хакс с трудом мог представить, что чувствовал сам Бен.
— Мы сделаем всё возможное, чтобы помочь, — сказала медсестра, закрывая папку с документами, — но очень важно, чтобы ты немедленно увиделся со своим психиатром. И обращай внимание на возникающие побочные эффекты. Нехорошо прекращать принимать лекарства так, как ты это сделал, и возобновление приёма может вызвать шок у организма. Пройдёт некоторое время, пока ты привыкнешь, но мы не хотим, чтобы ты страдал без необходимости. Если что-то идёт не так, ты должен рассказать нам об этом.
— Что касается лекарств, с которыми ты знаком не так хорошо, доктор прописал тебе антибиотик широкого спектра, чтобы в раны не попала инфекция. Очень важно пропить весь курс, даже если ты не чувствуешь себя больным — и я хочу, чтобы ты пообещал мне принимать лекарства с едой, даже если ты не голоден. Ты весишь на десять килограммов меньше, чем должен при твоём росте — потеряй ещё немного, и останешься в больнице независимо от твоего желания.
Бен снова кивнул, шмыгая носом и обнимая перебинтованную руку; от этого движения обнажилась бледная кожа его спины, и Хакс боролся с желанием завязать больничный халат Бена потуже. Бен был высоким — ростом с самого Хакса или даже выше, хотя сложно было сказать точно, ведь Хакс его видел только сгорбившимся. Там, где тонкая ткань больничного халата открывала спину, можно было пересчитать его позвонки — Хакс, может, и не был медиком, но не сложно было понять, что ещё килограммов десять Бену бы не помешало.
— И что касается выписки из больницы, — медсестра прервала мрачный ход мыслей Хакса. — Поскольку я вижу, что тебе не терпится отсюда выйти. Похоже, у тебя нет страховки, так? Ты больше не пользуешься страховкой родителей?
Она посмотрела на Бена поверх очков, и Хакс ощутил чувство вины, когда Бен стыдливо кивнул. Конечно, у него не было страховки; финансовый отдел в прошлом году убедил Хакса, что клерки должны чуть-чуть не дорабатывать до полной рабочей недели — как раз настолько, чтобы компания по закону не была обязана предоставлять им социальный пакет. Это сэкономило бы сотни тысяч долларов в год, говорили они; это было финансово обоснованное решение, и Хакс не моргнув глазом согласился. И теперь Бену приходилось за это расплачиваться.
— Тогда тебе нужно будет зайти в бухгалтерию и составить план платежей, — объяснила медсестра. — Джен, наша бухгалтер, поможет тебе с этим. Она милая. Кто тебя забирает в этот раз — родители?
Бен в ужасе резко поднял голову, сбросив руку Хакса.
— Я… нет, они не… я теперь живу в… ну, я… я буду в порядке. Со мной всё будет хорошо.
И тут у Хакса в голове наконец сложился пазл из кусочков жизни Бена. Никто не звонил ему за то время, которое они провели в больнице. И сам Бен не просил никому позвонить. Кто может исчезнуть на весь вечер так, чтобы никто не заволновался? Даже Хакса бы искала Фазма — а ведь Хакс сам был самым нелюдимым человеком из всех, кого знал.
И сложившаяся картинка была действительно печальной — потому что Бен, очевидно, не вернётся домой к родителям. И они его не заберут. Никто не заберет. Потом Хакс будет вспоминать, как он, повинуясь какому-то инстинкту, требовавшему защитить, встал между Беном и медсестрой, жестом приказав передать ему документы. Временное помрачение рассудка, не иначе.
— Я его забираю, — сказал он нетерпеливо, и мозг категорически отказался обдумать все возможные последствия того, что только что произошло, — Просто отдайте мне эти чёртовы бумаги для выписки, я сам всё подпишу. Мое имя — Этан Хакс.
И вот как только Бен решил, что хуже уже ничего случиться не может, добрый начальник оказался генеральным директором компании, офис которой он только что разгромил. Чёрт. Но погодите-ка… Он… он сказал, что забирает Бена к себе? В этом не было никакого смысла! С чего бы ему тратить ещё больше своего времени на сумасшедшего? На кого-то, кто перевернул вверх дном весь офис и чуть не лишился руки в процессе? Нет, в этом совершенно точно не было никакого смысла. Это или очень странная галлюцинация, или здесь кроется какой-то подвох, и Бену вовсе не улыбалось узнать, в чём именно он заключается.
— Я… сэр, — начал он, пытаясь подавить панику и стыд в своем голосе, — сэр, вы не должны… со мной всё будет в порядке. Я могу позаботиться о себе, я не хочу… не хочу никому причинять беспокойство…
Но и Хакс, и медсестра проигнорировали его попытки, слишком занятые заполнением документов о выписке и оплате. Бен вертел в руках край одеяла, немного дрожа — почему здесь так холодно? — а затем послушно вытянул руку, позволив медсестре вынуть катетер. Легонько погладив Бена по плечу, медсестра развернулась и положила его скромный узел с одеждой рядом с ним на кровать.
— Ладно, Бен, — сказала она, — можешь одеваться и идти.
С этими словами она покинула палату. Снова воцарилась тишина. Бен смущённо посмотрел на мистера Хакса, пытаясь придумать способ попросить оставить его одного, пока он будет переодеваться. Он знал, что тело его было совсем некрасивым — даже без шрамов он был слишком худым, угловатым и со странными пропорциями. Он выглядел так, будто был составлен из плохо подобранных частей, и не хотел, чтобы мистер Хакс увидел ещё и это. Всё и так было достаточно плохо. К счастью, мистер Хакс понял, что означает нервный взгляд Бена, и указал на дверь.
— Не знаю, как много ты помнишь о нашем прибытии сюда, но, боюсь, твоя рубашка выглядит не лучше, чем твоя рука. К сожалению, этого медработники не исправят, а я не хочу, чтобы ты вышел на улицу в одной футболке. Но тебе повезло: если у меня чего-то и много, так это пиджаков и плащей. Я дойду до машины и посмотрю, не найдётся ли там чего-нибудь, пока ты будешь одеваться, ладно?
Бен кивнул, и мистер Хакс исчез за дверью. Бен не очень-то верил, что он вернётся, но какая-то его часть надеялась увидеть мистера Хакса ещё раз — потому что к этому времени все приюты были переполнены, а спать на улице в футболке ему не хотелось, другой же одежды при нём не было. Только то, в чём он был одет — ведь его сумка осталась в офисе, а охрана не очень-то хорошо относилась к бесхозным сумкам и коробкам. Наверное, сумка уже в мусорном баке — ему пришла в голову нездоровая мысль, что это ему как раз подходит. Жалкая коллекция вещей, выброшенная в мусор и никому не нужная — отличная метафора для жизни Бена.
Машина, должно быть, ждала прямо у входа в здание, потому что мистер Хакс вернулся через несколько минут. В руках у него был длинный плащ тёмно-синего цвета. Он аккуратно накинул плащ на плечи Бена и сказал с ободряющей улыбкой:
— Ну вот, на тебе смотрится лучше, чем на мне. А теперь — домой. Я покажу, какой вид открывается из окон моей квартиры; обещаю, что лучше, чем здесь.
Читать на фикбуке
@темы: переводы, творчество, SW, Star wars, kylux, Имперское сознание
воскресенье, 01 сентября 2019
Название: Имперское сознание
Бета: Efah
Оригинал: Empire State of Mind by TeamRedhead
Размер: макси. Глава 3 из 23.
Пейринг/Персонажи: Хакс/Бен Соло
Категория: слэш
Жанр: romance, hurt/comfort
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: У Этана Хакса есть пустой пентхаус, пристрастие к макиато (в котором он не признается) и весь мир у его ног. Он может купить что угодно - кроме одной-единственной вещи, которой ему не хватает.
У Бена есть: брошенный колледж, список психических диагнозов длиной в километр, токсичные родители-гомофобы, работа, которая ему не подходит, дом, который совсем не дом, и нет надежды на лучшее будущее. В самом деле, кто в здравом уме полюбит кого-то настолько сломленного и уродливого, как Бен Соло?
Список глав
Читать главу 3
Отделу по связям с общественностью потребовалось две недели, чтобы обеспечить интервью с «Эсквайром» — и если учесть статус издания, это, по мнению Хакса, было совсем недолго. Он, возможно, уже отвык ждать, но на его долю ожидания в жизни хватило. Хакс провел всю свою юность, считая дни до того момента, как покинет отцовский дом и станет жить самостоятельно, затем, во время учебы, он ожидал, когда же начнется его блестящее будущее, в котором ему не придется больше просить у отца ни цента — когда он сможет жить на своих собственных условиях, без постоянного шепота осуждения, который всегда-всегда-всегда таился за его спиной.
Так что пока отдел по связям с общественностью волновался о том, что Хакс слишком безмятежен и не принимает никаких немедленных шагов по улучшению собственной репутации, сам Хакс был просто доволен, что все, наконец, успокоилось. Дела в «Имперском маркетинге» будут вестись как обычно, пока Хакс не решит это изменить; а у него было достаточно работы и помимо лизания чужих задниц по предложению связей с общественностью.
Не то чтобы Хаксу никогда не приходилось кого-либо умолять на заре своей карьеры: он всегда знал, что гордость — удел идиотов. Видел воочию, к чему гордость привела его отца. Но он сам себя уважать перестанет, если ему придется стелиться перед лицемерами, которые думают, будто у них есть право судить его. Особенно если учесть все те требующие раскрыть его историю статьи, которые существовали с момента, когда «Имперский маркетинг» только появился на сцене.
Он сам написал письмо «Эсквайру», не доверяя отделу связей с общественностью, который так и норовил выставить его несчастным просителем. Действительно — как он объяснял в письме — он делал журналистам большое одолжение; учитывая последние события, он, наконец, был готов раскрыть подробности своей жизни, свои взаимоотношения с отцом, причину очевидной нелюбви к благотворительности, все остальное. Хотя «Эсквайр» и никогда не просил его об интервью, многие другие издания были бы готовы всё отдать за такую возможность. Но он хотел предложить этот уникальный шанс журналу с хорошей репутацией и выбрал «Эсквайр» именно поэтому.
(Ворчливый внутренний голос напомнил, что стоило бы понадеяться, что «Эсквайр» не нанял на работу одного любителя поэзии по имени Ричард; Хакс предпочел этот голос разума старательно игнорировать.)
На самом деле Хакс ни разу не читал «Эсквайр», и даже от глянцевой, с дешевыми претензиями на стиль, обложки его подташнивало. Список неотосланных писем к другим издательствам томился в ожидании на его ноутбуке — на случай, если «Эсквайр» совершит ошибку и проигнорирует предложение Хакса. (После недели ожидания отдел связей с общественностью потребовал сделать хоть что-то).
Но в конце концов «Эсквайр» проглотил наживку, и, судя по сообщению на телефоне, журналист, которого они прислали, несколько мгновений назад вошел в здание. Хакс встал и подошёл к висящему на двери его офиса зеркалу в полный рост. Он окинул себя критическим взглядом: сегодня он выбрал темно-серый костюм, выгодно подчеркивающий линии ног. Галстук был бледно-розовым — смелый выбор, но полностью одобренный его друзьями в его любимом магазине мужской одежды.
По мнению Хакса, «Фрисман Спортинг Клаб» был лучшим местом, чтобы купить костюм, во всем этом чертовом городе. Он нашел этот магазин много лет назад, еще когда ему бы пришлось месяцами себе во всем отказывать, чтобы купить там хоть пару запонок — но ему повезло понравиться управляющему магазина, Теннисону, с первого взгляда. Хаксу тогда было чуть больше двадцати, и одет он был в какое-то подобие костюма, собранное в «Нордстром Рэк» за мизерные по меркам корпоративного мира деньги. Теннисон немедленно разглядел, что у Хакса неплохое чувство стиля, и взял его под своё крыло.
За прошедшие годы Теннисон стал кем-то вроде личного стилиста Хакса — он обращал внимание на то, что, по его мнению, привлечет внимание Хакса, и оповещал его, когда в магазине появлялись его любимые цвета. Когда Хакс показал ему бледно-розовый галстук и попросил высказать честное и непредвзятое мнение, Теннисон сказал, что это смелый выбор, достойный смелого человека — и Хакс ему поверил.
Хакс поправил галстук перед зеркалом — пальцы легко затянули узел движением, отточенным годами практики. «Двойной Виндзор» всегда был его любимым узлом, узлом для человека, который знает, что делает, и не спешит. Кроме того, сосредоточившись на завязывании галстука, он почти перестал чувствовать тяжесть, поселившуюся в груди. Не то чтобы он нервничал — за эти две недели он успел распланировать, что и как скажет, буквально до последнего слова, он мог бы провести это интервью, подними его кто с постели среди ночи — но «Эсквайр» прислал еще и фотографа, а в ответном письме они попросили Хакса быть готовым к небольшой «неофициальной» фотосессии в его офисе. Они хотели запечатлеть его в естественной стихии.
А это означало, что статья вполне может стать главным материалом номера — и что на глянцевой обложке будет красоваться лицо Хакса.
Думая об этом, Хакс достал из кармана телефон, натянул на лицо серьезное выражение и сфотографировал свое отражение. На секунду он засомневался, посылать ли фотографию Фазме — она до сих пор не простила ему то, как он обошелся с Ричардом, и не отвечала на половину его сообщений — но она знала, что сегодня интервью. Хакс надеялся, что этого факта будет достаточно для того, чтобы она растаяла, так что решил рискнуть и послал ей фото, снабдив его текстом:
«Достаточно бессердечный?»
Ответ был кратким, но более обнадеживающим, чем он заслуживал.
«Достаточно похож на себя, по крайней мере».
Телефон вновь завибрировал, когда Хакс уже почти запихнул его обратно в карман.
«Хватит прихорашиваться перед зеркалом. Они умрут от восторга».
Что ж, если Фазма его ещё и не простила, то явно простит достаточно скоро. От этой мысли стало легче на сердце. Может, они и не умрут от восторга, но если на их фотографиях он будет выглядеть, как на собственном селфи, он, по крайней мере, сможет номинироваться на категорию «сексуальный мудак».
К тому времени, как Митака сообщил по интеркому, что журналист и фотограф прибыли, Хакс уже с комфортом разместился за собственным столом. Он сидел, положив ногу на ногу, одна рука покоилась на лодыжке, другая — на подлокотнике кресла — поза, полная небрежной уверенности в себе. Он не встал с кресла навстречу вошедшим; вместо этого он, улыбнувшись самой своей выигрышной улыбкой, кивнул, показав, что они тоже могут сесть.
— Добро пожаловать в «Имперский маркетинг», — сказал Хакс, чуть наклонившись вперед, с самого начала демонстрируя вовлеченность в разговор — однако, почти не меняя позы. — Надеюсь, вас радушно встретили внизу. Все здесь очень ждали вашего приезда, и я дал строгие указания, чтобы с вами обращались по высшему стандарту.
Хакс был доволен собственными словами, они совершенно не звучали отрепетированно. Журналист в жизни не узнает, что Хакс больше двадцати раз повторил эту речь с утра в собственной ванной. Хакс покрутил в пальцах ручку, сосредоточившись на логотипе «Имперского маркетинга», выгравированном сбоку.
Журналист — по имени Эдвардс или как-то так — был вооружен самым тонким ноутбуком из всех, что встречались Хаксу, и обычным блокнотом на спирали. Это было интересно — Хакс и не знал, что журналисты до сих пор пользуются блокнотами. Эта штука как будто сбежала из плохого кинофильма. В чем ее смысл, учитывая наличие ноутбука? Впрочем, возможно, Эдвардс таскал ее с собой из чувства романтики, как дань собственной профессии. Это Хакс мог понять. Он молча отодвинул стопку бумаг с края стола, чтобы Эдвардсу было где расположиться.
— Мистер Хакс, нам очень приятно с вами встретиться, — улыбнулся журналист и протянул Хаксу руку для крепкого рукопожатия перед тем, как принять молчаливое приглашение и пристроить свой ноутбук на углу стола. Хакс заметил, что за ухом у журналиста была ручка.
— Пожалуйста, зовите меня Этан, — поправил Хакс, надеясь, что эти слова не прозвучали слишком вымученно. Он предпочитал, чтобы его звали по фамилии — честно говоря, он вообще никогда в жизни никого не просил называть себя Этаном — но, по словам Фазмы, просьба звать себя по имени создавала ощущение близости.
(Вообще-то тому, что это не было для Хакса прописной истиной, были причины — у него было не слишком-то много знакомых, для которых он хотел бы «создавать ощущение близости»).
— Этан, — повторил журналист с таким видом, как будто выиграл редкий приз.
Оказалось, что Хакс был прав — журналиста звали Эдвардс. Имя же девушки-фотографа он сразу забыл. Она была симпатичной и с неплохим чувством стиля, смотревшимся, впрочем, чужеродно в корпоративной среде. На её шее висела нелепо-огромная фотокамера, и девушка немедленно начала фотографировать офис, даже не спросив разрешения. Это (и то, что она бесцеремонно стала двигать его вещи для «лучшей композиции» или «выразительного освещения») заставило Хакса скрипнуть зубами. Он ценил художественное мастерство, но мало кому позволял даже находиться в своем офисе — когда речь шла о личном пространстве, офис лишь немногим отличался от пентхауса, куда Хакс не пускал вообще никого.
— Как бы начать… вы — настоящая загадка, Этан, — Эдвардс с таким наслаждением протянул это имя, что Хакс почти пожалел, что разрешил себя так называть. — Это ведь первое ваше интервью с момента основания компании, не так ли?
Хакс кивнул и повернулся к винному холодильнику. Возможно, отворачиваться, когда с ним разговаривали, было не очень вежливо, но фотограф как раз схватила стеклянную статуэтку, которую Фазма подарила Хаксу, когда он переехал в этот офис. Другой рукой девица листала книгу, на которой эта статуэтка раньше стояла. Хаксу немедленно нужно было выпить, иначе он не смог бы пережить это интервью, не оскорбив весь коллектив «Эсквайра», а также их родителей, бабушек и дедушек.
— Так что, что бы я у вас ни спросил, вы будете отвечать на этот вопрос впервые, — продолжил Эдвардс. Он открыл блокнот, вынул ручку из-за уха и жестом отказался от предложенного Хаксом бокала пино-нуар. — Полагаю, вопрос напрашивается сам собой. Почему сейчас, Этан? Издательства годами умоляли вас об интервью, и вот, после почти десятилетнего молчания, вы написали нам. Что изменилось?
Хакс ожидал этого вопроса, что не помешало ему притвориться, что он всерьез задумался, наливая вино.
— Полагаю, ничего не изменилось, — соврал он, и они оба знали, что это была ложь. Впрочем, точно так же они оба знали, что Эдвардс не собирается ловить его на лжи. — Просто… знаете, я почувствовал, что пришло время.
Эдвардс с пониманием кивнул — будто понял что-то о Хаксовой жизни. Он неплохо играл в эти социальные кошки-мышки.
— Мне тридцать три года — и я не молодею. Я уже оставил свой след в мире. В чем смысл держать свою жизнь в тайне? Мне нечего скрывать, и мне кажется правильным дать услышать мою историю молодым бизнесменам — возможно, она их чему-то научит.
Хакс поставил бокал на стол и закрыл ноутбук, широко разведя руками. Он достаточно знал об эффективном использовании языка тела — сейчас было важно казаться предельно открытым.
— Так что спрашивайте меня о чем угодно — любые, самые острые вопросы. Я как открытая книга.
Эдвардс что-то записал в блокноте, и Хакс подавил желание наклониться, чтобы хоть мельком увидеть, что он там пишет. Наверное, что-нибудь о жестах Хакса или об интерьере комнаты — что-нибудь абсолютно лишнее. «И Хакс дотронулся до бокала большим и указательным пальцем» или «Послеобеденное солнце сияло на хромированной настольной лампе». Он прочитал достаточно статей, чтобы понять, как журналисты любят заниматься такими вещами.
— Вы упомянули о вашем возрасте, — заметил Эдвардс, — Это неудивительно. Действительно, стоит отметить, что вы несколько молоды для вашей должности. В Нью-Йорке не так уж много людей, могущих похвастаться собственной компанией в тридцать три года. Не говоря уж о том… — он помолчал, наклонив голову, — сколько вам было, когда вам в голову впервые пришла идея «Имперского маркетинга»?
— Впервые? Наверное, когда мне было двенадцать, — пошутил Хакс с отрепетированным самоуничижительным смехом. — Конечно, подростку было бы сложно найти инвестора, так что мне пришлось отложить свою идею до той поры, когда мир стал к ней готов. Мне кажется, я впервые всерьез задумался об открытии собственной фирмы, когда мне было двадцать шесть. В то время я занимал должность исполнительного директора в одной фирме и очень хорошо замечал все ошибки и проколы в её работе. Но никто не хотел позволить мне исправить эти ошибки. Это было очень сложно: каждый день приходить в офис и видеть, как всё разваливается — без малейшей возможности что-либо изменить.
Хакс сделал глоток вина и почесал бороду — он отращивал её уже пару месяцев, но до сих пор не был уверен, идет ли она ему. Короткая бородка уже не казалась такой чужеродной, как когда он только начал её отращивать, но он всё ещё не мог к ней полностью привыкнуть.
— Сначала было непросто заставить моих коллег всерьёз отнестись к этой идее. Мне, конечно, нужны были инвесторы — невозможно поднять компанию без них — и ещё возникало много вопросов по поводу того, обладаю ли я достаточным опытом. К тому моменту я всего несколько лет был в бизнесе; и я пытался уговорить помочь мне людей, которые были в два-три раза старше меня. Впрочем, у меня был одна позитивная черта: я никогда не отступал, услышав «нет». Я был готов обойти каждого инвестора в этом городе, прежде чем сдаться.
Когда Хакс замолчал, Эдвардс ухмылялся так, будто знал какой-то секрет, и Хакс едва заметно поморщился, поправляя пиджак. Он, конечно, не верил, что журналист может его переиграть. Но то, что в это верил сам журналист, раздражало.
— Но вам бы не пришлось «обходить каждого инвестора в городе», — отметил Эдвардс, постукивая ручкой по стеклянной поверхности стола Хакса. — Вы всегда могли обратиться к отцу. Брендол Хакс — акула бизнеса в области программного обеспечения. Давайте не будем делать вид, что вы поднялись с самых низов — он наверняка поспособствовал вашему успеху. Не думаю, что он позволил бы своему единственному сыну вымаливать деньги у инвесторов, когда он сам мог обеспечить первые три года работы вашей фирмы, и на его банковском счете это даже не особо сказалось бы.
Хакс наклонился вперед в своем кресле, скрипнувшем от внезапного движения, и поменял позу, твердо поставив обе ноги на пол. Он облокотился на стол, вторгаясь в личное пространство Эдвардса, и окинул его серьезным взглядом. Хакс репетировал этот вопрос, он знал, что ему не удастся его избежать во время интервью, но это не помогало справиться с яростью, поднимавшейся в груди. Пульс стучал в запястьях — синхронно с тиканьем часов на стене — и Хакс заставил себя глубоко вздохнуть, прежде чем отвечать.
Он не мог ничего поделать с настырным журналистом — просто не мог — как бы этот мудак ни заслуживал того, чтоб ему оторвали голову. Как он вообще посмел предположить, что Хакс не пробился на вершину за счет собственных усилий, что ему не приходилось сражаться за каждый проблеск уважения? Что всё, что он заработал, не было получено в честной упорной борьбе, где он был совсем один (ну ладно, с Фазмой) против всех?
— Мой отец… — Хакс замолчал, покачав головой. Ярость делала его невнимательным — он уже отступил от намеченного им самим сценария интервью. Он незаметно смял в ладони бюджетный отчет финансового отдела, пытаясь успокоиться. — Брендол Хакс не вложил ни цента в «Имперский маркетинг». Можете проверить записи об инвестициях, если не верите мне — они в публичном доступе. Нам нечего скрывать.
Сверкнув глазами, он спокойно выдержал взгляд Эдвардса.
— Или можете провести собственное расследование, если хотите. Но я могу вас заверить, что среди множества инвесторов, помогавших основать фирму, Брендола не было.
Эдвардс сглотнул и покачал головой:
— Нет-нет, Этан, ни в каком расследовании нет необходимости. Я не хотел вас обидеть, конечно же, ваши успехи — ваша личная заслуга. Но вы должны понимать, учитывая ваш возраст и положение вашей семьи, все предполагали…
Хакс поднял руку, останавливая поток мыслей журналиста.
— В таком случае все ошибались. И это не должно вас удивлять: журналистам лучше чем кому-либо должно быть известно, что в большинстве случаев общественное мнение ошибочно. Слухи распространяются теми, кто достаточно глуп, чтобы им верить. Мы же здесь, чтобы выудить правду, какой бы скучной она ни была, не так ли?
Этих слов не было в сценарии, и, если честно, они были смелее, чем следовало бы, но, черт побери, как приятно было наблюдать за тем, как Эдвардс теряется и путается в словах. Хакс оценил блеск капелек пота на лбу Эдвардса и протянул ему носовой платок — вежливо, любезно, давая журналисту понять, насколько очевидна победа Хакса в этом раунде беседы. Что ж, теперь можно было проявить джентльменство.
Подавленный Эдвардс взял предложенный платок и промокнул лоб.
— Конечно, — согласился он неуверенно, словно ожидая, что его сейчас вышвырнут. Хакс понимал его внезапные опасения: какую бы должность Эдвардс ни занимал в «Эсквайре», ему недолго на ней быть, если Хакс откажется от интервью. — Конечно, мы здесь именно за этим. Хотя я не думаю, что ваша история кому-нибудь покажется скучной, Этан.
Хакс совсем не был в этом уверен. Интервью продолжилось без происшествий; он отвечал на вопросы о том, как он выбрал название для фирмы, чем он занимался в свободное время, испытывал ли он какие-либо теплые чувства к университетам, которые закончил. Ничего существенного — мелочи, которые заставят читателей почувствовать, будто они немного его узнали, особенно в сочетании с «выразительно освещенными» фотографиями. Когда Эдвардс заговорил о том бале, который Хакс отказался посетить, фотограф навела на него объектив фотоаппарата. Хакс постарался придать лицу естественное выражение — как будто никакого объектива рядом не было.
Он достаточно ловко обошел этот вопрос, уверенно упомянув название благотворительного фонда и объяснив своё отсутствие собственным нелюдимым характером. Никто не смог бы его в этом обвинить — тем более что он перечислил четырнадцать благотворительных организаций, которым выписывал чеки в этом году. Эдвардс понимающе кивнул. И только в самом конце интервью Хаксу пришлось столкнуться с вопросом, к которому он оказался абсолютно не готов.
— Итак, — сказал Эдвардс, закончив записывать самую замечательную бизнес-премудрость из всех, которые Хакс когда-либо рассказывал, — я понимаю, что это очень смелый вопрос, и вы не обязаны на него отвечать, но вы должны знать, что вокруг вашей личной жизни ходит очень много слухов. Вас редко можно встретить с кем-нибудь, кроме вашего исполнительного директора; ваше имя никогда ни с чьим именем не связывалось в прессе. Так есть ли у вас вторая половинка — или хотя бы кто-то, близкий к этому статусу?
Внезапно Хакс пожалел о своем выборе вина — во рту пересохло даже без вкуса пино-нуар. Он открыл было рот — и беззвучно закрыл. Они ведь только что обсудили его нелюдимый характер, а теперь Эдвардс хочет размазать его одиночество по всем страницам «Эсквайра»?
— Вы один из самых перспективных холостяков Нью-Йорка, — объяснил Эдвардс. — Молодой, красивый, потрясающе успешный. Без сомнения, вы могли бы найти кого-нибудь. Тысячи женщин оторвали бы вас с руками, — Эдвардс откинулся в кресле, положив ногу на ногу и многозначительно глянув на Хакса. — Или мужчин, — бросил он легко, — если вы их предпочитаете.
Слухи о собственных предпочтениях не удивили Хакса — это были древние слухи, ещё со времён той статьи в «Уолл Стрит Джорнал», и он ничего не делал, чтобы их прекратить. В его возрасте, без отношений, с его любовью к хорошей одежде и розовому цвету — было бы странно, если бы таких слухов не возникло.
Ему всю жизнь приходилось отвечать на вопросы о сексуальных предпочтениях, и хоть он и был скрытным, он точно не стыдился. Однажды, еще в колледже, он ответил на один такой особенно грубый вопрос на вечеринке поцелуем. Вопрошавший, помнится, покраснел и долго пытался подобрать слова. (Хакс тоже покраснел, но он всегда краснел после выпивки, так что никто не обратил внимания). Хакс потом два месяца встречался с этим парнем — пока Брендол не обнаружил это и не пригрозил оставить его без денег.
Это было одним из лучших воспоминаний в жизни Хакса, и даже сейчас, когда неожиданный вопрос застал его врасплох, он не смог не улыбнуться. Его отказ скрывать свою ориентацию (бывшую, по его мнению, совершенно естественной вещью) раздражал отца с тех самых пор, как Хакс впервые о ней заявил — разница только в том, что теперь-то Хакс оказался в таком положении, что отец при всем желании не мог превратить его жизнь в ад.
— Мы уже обсудили мой нелюдимый характер, — сказал Хакс, копируя позу Эдвардса и пытаясь не обращать внимания на собственные вспотевшие ладони, — я не понимаю, почему вы удивлены, что я не горю желанием выносить свою личную жизнь на публику. Могу вас заверить, если бы я искал себе вторую половинку, об этом никому не было бы известно. Правда, однако, заключается в том, что я — занятой человек, и свободное время для меня роскошь. Было бы, несомненно… приятно, если бы у меня кто-нибудь был, но поиск занял бы слишком много времени, которого у меня в данный момент просто нет. В любом случае я не чувствую себя ужасно одиноким — у меня и на это нет времени. И вы уже упомянули Фазму — она скрашивает мое одиночество.
Он усмехнулся, надеясь, что эти слова пойдут в печать — Фазма захочет его убить, увидев свое имя в «Эсквайре».
— Полагаю, — добавил он, обращаясь в основном к самому себе, — если бы я увидел кого-нибудь подходящего, я бы нашел для него время. По крайней мере, мне так кажется. Но вряд ли это случится, если он, конечно, не войдет случайно в двери «Имперского маркетинга» и не окажется у меня на пути.
Эдвардс присоединился к его смеху:
— Да уж, если это максимум усилий, которые вы готовы приложить, вы рискуете умереть в одиночестве, Этан. — Хакс отметил, как журналист великодушно оставил без внимания тот факт, что Хакс только что раскрыл себя. Теперь, когда у Эдвардса была вся информация, которую он надеялся получить, он, очевидно, мог позволить себе быть великодушным.
Что ж, если сказанного было недостаточно, чтобы продать еще несколько экземпляров «Эсквайра», журнал был безнадежен. Хакс встал, расправив плечи. Он потратил слишком много времени, рассуждая о повседневных подробностях своей жизни, которые стоило бы сохранить в тайне; может, Эдвардс и мог тут сидеть весь день, но у Хакса были ещё дела.
— Хорошо, что я никогда не был против одиночества, — сказал Хакс, и тот его голоса намекал, что интервью окончено, независимо от желания журналиста. — С людьми всегда много проблем, а я не люблю проблемы.
После этих слов оставалось лишь немного попозировать фотографу: оперевшись на стол, со скрещенными на груди руками, на фоне городского пейзажа. Не нужно было быть профессионалом, чтобы понять, что фотография выйдет просто замечательная; был уже почти вечер, и солнце, склонявшееся к горизонту, выгодно освещало Хакса сзади. Его волосы всегда казались особенно яркими в таком освещении; он прокручивал в голове последние слова интервью, стараясь смотреть не в камеру, а в пространство, как попросила его фотограф.
Он подумал, что его слова были достаточно правдивы. Кроме Фазмы — и Теннисона в тех случаях, когда он приглашал Хакса в свой магазин после закрытия, чтобы спокойно рассмотреть с ним пиджаки и шелковые галстуки — у Хакса не было человека, общества которого он бы жаждал. Иногда он думал, каково это: приходить домой, когда там кто-то тебя ждет, но воображение сразу же подсказывало ему, что этот «кто-то» наверняка забудет снять туфли у порога и наследит на безупречном ковровом покрытии цвета слоновой кости. Он не был уверен, что самые крепкие отношения смогли бы это выдержать — в конце концов, со своим ковровым покрытием он знаком уже три года, а вот с кем-то другим… Хакс ценил продолжительность отношений.
К счастью, ему хватило ума не сказать что-то подобное Эдвардсу, провожая его к лифту и спускаясь с ним и фотографом на первый этаж. Хоть он и не возражал против того, чтобы казаться немного холодным и отстраненным, представать на страницах журнала отшельником ему не хотелось. Возможно, Фазма была права — раз ему в голову начали приходить подобные мысли, следовало почаще выходить в свет.
Эдвардс пожал ему на прощание руку — так же крепко, как в начале интервью. Рукопожатие не стало менее крепким после того, как журналист узнал о его сексуальных предпочтениях, и Хакс мысленно отчитал себя, поскольку почувствовал благодарность за это.
— Было приятно с вами встретиться, — сказал журналист, и Хакс задумался, действительно ли он имел это в виду или предвкушал, как будет получать награды за свою статью.
— Взаимно, — ответил Хакс, доставая из кармана пиджака свою визитку — ламинированную, с розово-золотыми виньетками по углам. — Если вам придет в голову еще что-то, на что я не успел ответить сегодня, непременно свяжитесь с моим помощником. Митака позаботится о том, чтобы вы получили все ответы.
Может, было бы вежливее дать Эдвардсу прямой номер телефона, но Хаксу не хотелось стирать линию между профессиональным и личным. Он надеялся после окончания интервью никогда в жизни больше не говорить с этим человеком — и не удержался от вздоха облегчения, наблюдая, как журналист вышел из стеклянных дверей здания. Может, теперь, наконец, всё вернётся на круги своя; можно будет забыть о случившейся катастрофе, а отдел связей с общественностью больше не будет подозревать, что Хакс пытается разрушить репутацию компании.
Обычно Хакс возвращался прямо в свой офис, избегая более оживленных частей здания, но сегодня — учитывая, что близился вечер и почти все уже закончили работать — сегодня он решил поступить по-другому. Он чувствовал необычайную легкость во всем теле, словно тяжкий груз свалился с его плеч. Необходимость делиться с незнакомцами подробностями личной жизни, которая довлела над ним неделями, осталась позади — и его посетило внезапное желание ознакомиться с ежедневной жизнью компании. Это здание было таким же домом, как и пентхаус — но он не уделял достаточно внимания ни тому, ни другому. Неделями он не заходил в административный отдел, и это было непростительно. «Имперский маркетинг» принадлежал ему полностью — от стойки регистрации в холле до закусочной на двадцать восьмом этаже. В этом здании всё должно быть ему знакомо.
За закрытыми дверями собственного офиса было легко забыть о суматохе, которая тут царила: жужжащие принтеры, распечатывающие документы, непрерывно звонящие телефоны, по которым потенциальные клиенты впервые связывались с фирмой. Когда-то эта среда была для Хакса родной; он начинал свою карьеру с позиции менеджера в административном отделе и преуспел в этом. Он был харизматичен, умел хорошо общаться по телефону, а по эффективности его работу можно было сравнить только с работой Митаки. Снова оказаться «на передовой» было хорошим способом напомнить себе о собственных корнях, о том, откуда он вышел — а ещё это позволяло ему наблюдать за работниками, обладавшими потенциалом, заслуживавшими поощрений, когда придет время пересматривать зарплаты.
Обычно не было смысла объявлять о своем присутствии; как только он вступал на территорию административного отдела, все не связанные с работой разговоры затихали, а клерки утыкались носами в документы, как будто эти отчеты были самым интересным, что они видели в жизни. Но сегодня, стоило ему обогнуть первый огороженный стеклянными стенами стол, как он услышал неясный шум. Крики, звон стекла… и — неужели кто-то плакал?
Фазма, конечно, неоднократно заявляла, что количество обязанностей в его административной команде заставляло людей плакать, но он никогда не думал, что она это всерьёз. Он зашагал быстрее — что бы там ни происходило, этому явно не было места в «Имперском маркетинге», и он намеревался это прекратить прямо сейчас, до того, как отношениям с клиентами и климату внутри компании будет нанесен серьезный вред. Он только что справился со скандалом — меньше всего ему хотелось потратить дополнительно две недели, чтобы возиться с еще одним.
Хакс замер, пораженный открывшимся видом, и его подошвы скрипнули на чисто вымытом бетонном полу. Этой весной он потратил огромные суммы на новые компьютеры для всей команды — лучшее, что могла предложить компания «Эппл», с самым актуальным программным обеспечением. Каждый компьютер стоил более трех тысяч долларов — и ему не раз приходилось спорить об этих затратах с бухгалтерией.
Три таких компьютера сейчас лежали на полу, с разбитыми экранами — один из них был разбит с такой силой, что зазубренный кусок стекла валялся рядом. Хакс обошел его будто в тумане; его мозг отказывался воспринимать картину разрушений. Урон был значительным даже для Хакса — а для кого-нибудь другого суммы показались бы астрономическими. Десятки тысяч долларов, не меньше. Он заметил перевернутый стол, стул от которого врезался в стекло стены, оставив уродливую трещину.
Кто-то же это сделал. Одной мысли было достаточно, чтобы пальцы Хакса сжались в кулаки, а ногти впились в ладони. Наверняка один из идиотов-охранников был настолько глуп, что впустил в здание кого-то, кто так обошелся с имуществом Хакса — с чем-то, над чем Хакс работал не покладая рук. Он почувствовал теплое пульсирующее давление в голове и сбросил его — наступив на рассыпанные по полу осколки стекла. Отстраненно отметил, что туфли, скорее всего, тоже придется чинить — но это было мелочью по сравнению с руинами административного отдела.
Ни одного клерка не осталось за столами; все они собрались за дверным проемом одного из кабинетов, кто-то из них стоял на пути у Хакса, бесполезно пялясь. Одна из клерков — Хакс узнал ее, он часто видел ее в коридорах, хотя никогда с ней не разговаривал — держала возле уха трубку телефона, пытаясь набрать какой-то номер дрожащей рукой. На этаже царила тишина, за исключением звука, в котором Хакс уже распознал горькие рыдания. Источник рыданий было не разглядеть за спинами толпящихся клерков.
— Что здесь происходит? — нарушил Хакс тишину, и слова его показались ему самому настолько громкими, что он поморщился.
Когда никто не ответил, а девушка с телефоном только испуганно прижала трубку к груди, Хакс приблизился к группе клерков, пытаясь справиться с эмоциями, готовыми вырваться на поверхность. Он, в конце концов, был их генеральным директором; он должен был сохранять спокойствие, даже если ему сейчас хотелось доломать все, что еще не превратилось в обломки.
— Кто-нибудь, ответьте, что здесь, черт побери, происходит, — потребовал он, еще больше распаляясь от их робости. Было сложно не повышать голос. — Вы зарабатываете на жизнь, отвечая на телефонные звонки, и я уверен, что вы умеете говорить!
Это помогло: девушка с телефоном наконец ответила ему. Когда-то её волосы были убраны в пучок, но сейчас они были растрепаны — интересно, не участвовала ли она в случившейся потасовке, подумал Хакс.
— Б-бен… он…
Пока она пыталась найти слова, Хакс начал мысленно перебирать список сотрудников отдела, пробираясь ближе к источнику рыданий. Имя было ему незнакомо.
— Он словно с ума сошёл. Не знаю, что случилось, — её голос дрожал так же сильно, как её руки, — он, кажется, сломал свой компьютер… и стол…
(Ну, это очевидно, подумал Хакс, но не сказал ни слова.)
— И ещё что-то… Я не знаю, когда я попробовала подойти, мне показалось, что он меня ударит. Мне кажется, он сломал кому-то нос, я не знаю… там кровь… и, ну… он опасен. Я пыталась позвонить в 911.
Кровь? Внимание Хакса сосредоточилось на этом слове. Конечно, потерять столько техники было очень неприятно, но если кто-то был ранен настолько серьезно, что истекал кровью в его фирме… Ну, в этом случае несколько десятков тысяч долларов ущерба были меньшей из его проблем. Куча документов, возможные судебные иски против фирмы — ему придется связаться с юридическим отделом, как только здесь все будет взято под контроль. Хакс успел распланировать пять следующих шагов, но мысли замерли, как только его взгляд наконец наткнулся на… очевидно, Бена.
Хакс не был уверен, что именно он ожидал увидеть, но явно не это. Он не ошибся, когда подумал, что кто-то плачет — Бен стоял на коленях рядом с обломками своего компьютера и рыдал. Компьютер был разломан даже более тщательно, чем те, которые Хакс видел до этого — шнур питания грубо вырван из розетки, от экрана не осталось ничего, а весь пол был усеян мелкими осколками стекла. Что хуже всего, Бен стоял посреди этих осколков, прямо на них, и, казалось, ничего не замечал, спрятав лицо в ладонях.
Впервые за долгое время Хакс видел, как кто-то плачет. А Бен плакал навзрыд, все его тело сотрясалось от эмоций. Когда он подвинулся, Хакс услышал хруст стекла, и его сердце сочувственно сжалось; первой мыслью, что парня нужно поднять на ноги — пусть даже с опасностью для самого Хакса. Он даже не знал Бена, и тот мог быть опасен — да что там, состояние административного отдела прямо свидетельствовало о том, что он был опасен. Но это не имело значения сейчас, когда Бен стоял коленками на чертовом стекле и, похоже, не чувствовал этого.
Хакс мог поклясться, что услышал коллективный вздох клерков, когда сделал шаг к Бену — под хруст стекла под ногами — одновременно жестом приказав девушке положить трубку телефона.
— Даже и не думайте набрать ещё хоть одну цифру, — сказал он. — Поставьте телефон на место… да, на тот стол, который ещё цел… и я сделаю так, что у вас будут только самые лучшие рекомендации от «Имперского маркетинга», куда бы вы ни пошли. Как вам такие условия?
Он бросил взгляд через плечо. Девушка явно сомневалась, но Хакс знал, что от этого предложения она не сможет отказаться, даже если на кону ее собственная безопасность. Отличные рекомендации от «Имперского маркетинга» означали, что она могла бы работать в любой фирме города, по своему выбору, и через секунду девушка выполнила его просьбу.
— Отлично, — сказал он, неуверенный в собственных мыслях. Он не знал, почему попросил ее не звонить в 911, учитывая, что все его чувства говорили о том, что она поступала правильно. Хакс всю жизнь следовал правилам — и вот полюбуйтесь на него, делающего все что угодно, кроме того, что предписывал здравый смысл. — Спасибо, что сохраняете спокойствие в сложной ситуации, в отличие от ваших коллег. Я это запомню.
Присев на корточки напротив Бена, стараясь не задеть стекло, Хакс вздрогнул. Волосы Бена — темные, почти черные, и очень густые — зарывали его лицо, но Хакс мог сказать, что Бен был очень молод. Возможно, недавний выпускник колледжа? Или стажер. Но Хакса шокировало не это, а то, как он поранился. Да, его колени были в крови, но это было ничто в сравнении с его руками. Все руки, от кисти до плеча, были покрыты алой кровью — судя по всему, его собственной, из глубокого и опасного пореза на костяшках пальцев, рассеченных до кости. Не было сомнений, что здесь потребуются швы — порез слишком долго оставался открытым, и кровь начала сворачиваться. Останется шрам.
Бен был весь залит кровью, и сложно было сказать, были ли у него еще какие-то травмы, но, изучая его, Хакс оценил, по крайней мере, то, что увидел. Один из ногтей был почти вырван, а палец, судя, по тому, как он распух — сломан или вывихнут. На бледной, очень бледной, коже предплечий (разум Хакс подсунул ему слово «кровопотеря») — несколько более мелких порезов, из одного из которых, у локтя, очевидно, придется извлекать стекло. На голове, там, где сквозь завесу волос виднелся висок, чернел свежий синяк, будто от угла одного из Хаксовых столов.
Если раньше желудок Хакса чувствовал себя неуютно, то теперь он просто нырнул в ботинки и дальше вниз — куда-то в туннели подземки под зданием. А что, если у Бена сотрясение мозга? Хакс никогда раньше не был рядом с кем-то настолько израненным, и хотя он в юности посещал курсы первой помощи, он абсолютно не был готов к такому. Может, нужно было позволить той девушке вызвать 911, подумал он беспомощно, потянувшись рукой к плечу Бена и застыв в нерешительности, опасаясь причинить еще больший вред. В горле пересохло; сказать что-то оказалось почти невозможно.
— Бен, — начал он ласковым голосом, пытаясь заглянуть за завесу волос в надежде, что хоть лицо осталось невредимым. Судя по всему, в какой-то момент Бен сжал руками волосы — несколько локонов были мокрыми от крови, а на щеке виднелся подсыхающий красный след.
— Бен, ты меня слышишь?
Читать на фикбуке
Бета: Efah
Оригинал: Empire State of Mind by TeamRedhead
Размер: макси. Глава 3 из 23.
Пейринг/Персонажи: Хакс/Бен Соло
Категория: слэш
Жанр: romance, hurt/comfort
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: У Этана Хакса есть пустой пентхаус, пристрастие к макиато (в котором он не признается) и весь мир у его ног. Он может купить что угодно - кроме одной-единственной вещи, которой ему не хватает.
У Бена есть: брошенный колледж, список психических диагнозов длиной в километр, токсичные родители-гомофобы, работа, которая ему не подходит, дом, который совсем не дом, и нет надежды на лучшее будущее. В самом деле, кто в здравом уме полюбит кого-то настолько сломленного и уродливого, как Бен Соло?
Список глав
Читать главу 3
Отделу по связям с общественностью потребовалось две недели, чтобы обеспечить интервью с «Эсквайром» — и если учесть статус издания, это, по мнению Хакса, было совсем недолго. Он, возможно, уже отвык ждать, но на его долю ожидания в жизни хватило. Хакс провел всю свою юность, считая дни до того момента, как покинет отцовский дом и станет жить самостоятельно, затем, во время учебы, он ожидал, когда же начнется его блестящее будущее, в котором ему не придется больше просить у отца ни цента — когда он сможет жить на своих собственных условиях, без постоянного шепота осуждения, который всегда-всегда-всегда таился за его спиной.
Так что пока отдел по связям с общественностью волновался о том, что Хакс слишком безмятежен и не принимает никаких немедленных шагов по улучшению собственной репутации, сам Хакс был просто доволен, что все, наконец, успокоилось. Дела в «Имперском маркетинге» будут вестись как обычно, пока Хакс не решит это изменить; а у него было достаточно работы и помимо лизания чужих задниц по предложению связей с общественностью.
Не то чтобы Хаксу никогда не приходилось кого-либо умолять на заре своей карьеры: он всегда знал, что гордость — удел идиотов. Видел воочию, к чему гордость привела его отца. Но он сам себя уважать перестанет, если ему придется стелиться перед лицемерами, которые думают, будто у них есть право судить его. Особенно если учесть все те требующие раскрыть его историю статьи, которые существовали с момента, когда «Имперский маркетинг» только появился на сцене.
Он сам написал письмо «Эсквайру», не доверяя отделу связей с общественностью, который так и норовил выставить его несчастным просителем. Действительно — как он объяснял в письме — он делал журналистам большое одолжение; учитывая последние события, он, наконец, был готов раскрыть подробности своей жизни, свои взаимоотношения с отцом, причину очевидной нелюбви к благотворительности, все остальное. Хотя «Эсквайр» и никогда не просил его об интервью, многие другие издания были бы готовы всё отдать за такую возможность. Но он хотел предложить этот уникальный шанс журналу с хорошей репутацией и выбрал «Эсквайр» именно поэтому.
(Ворчливый внутренний голос напомнил, что стоило бы понадеяться, что «Эсквайр» не нанял на работу одного любителя поэзии по имени Ричард; Хакс предпочел этот голос разума старательно игнорировать.)
На самом деле Хакс ни разу не читал «Эсквайр», и даже от глянцевой, с дешевыми претензиями на стиль, обложки его подташнивало. Список неотосланных писем к другим издательствам томился в ожидании на его ноутбуке — на случай, если «Эсквайр» совершит ошибку и проигнорирует предложение Хакса. (После недели ожидания отдел связей с общественностью потребовал сделать хоть что-то).
Но в конце концов «Эсквайр» проглотил наживку, и, судя по сообщению на телефоне, журналист, которого они прислали, несколько мгновений назад вошел в здание. Хакс встал и подошёл к висящему на двери его офиса зеркалу в полный рост. Он окинул себя критическим взглядом: сегодня он выбрал темно-серый костюм, выгодно подчеркивающий линии ног. Галстук был бледно-розовым — смелый выбор, но полностью одобренный его друзьями в его любимом магазине мужской одежды.
По мнению Хакса, «Фрисман Спортинг Клаб» был лучшим местом, чтобы купить костюм, во всем этом чертовом городе. Он нашел этот магазин много лет назад, еще когда ему бы пришлось месяцами себе во всем отказывать, чтобы купить там хоть пару запонок — но ему повезло понравиться управляющему магазина, Теннисону, с первого взгляда. Хаксу тогда было чуть больше двадцати, и одет он был в какое-то подобие костюма, собранное в «Нордстром Рэк» за мизерные по меркам корпоративного мира деньги. Теннисон немедленно разглядел, что у Хакса неплохое чувство стиля, и взял его под своё крыло.
За прошедшие годы Теннисон стал кем-то вроде личного стилиста Хакса — он обращал внимание на то, что, по его мнению, привлечет внимание Хакса, и оповещал его, когда в магазине появлялись его любимые цвета. Когда Хакс показал ему бледно-розовый галстук и попросил высказать честное и непредвзятое мнение, Теннисон сказал, что это смелый выбор, достойный смелого человека — и Хакс ему поверил.
Хакс поправил галстук перед зеркалом — пальцы легко затянули узел движением, отточенным годами практики. «Двойной Виндзор» всегда был его любимым узлом, узлом для человека, который знает, что делает, и не спешит. Кроме того, сосредоточившись на завязывании галстука, он почти перестал чувствовать тяжесть, поселившуюся в груди. Не то чтобы он нервничал — за эти две недели он успел распланировать, что и как скажет, буквально до последнего слова, он мог бы провести это интервью, подними его кто с постели среди ночи — но «Эсквайр» прислал еще и фотографа, а в ответном письме они попросили Хакса быть готовым к небольшой «неофициальной» фотосессии в его офисе. Они хотели запечатлеть его в естественной стихии.
А это означало, что статья вполне может стать главным материалом номера — и что на глянцевой обложке будет красоваться лицо Хакса.
Думая об этом, Хакс достал из кармана телефон, натянул на лицо серьезное выражение и сфотографировал свое отражение. На секунду он засомневался, посылать ли фотографию Фазме — она до сих пор не простила ему то, как он обошелся с Ричардом, и не отвечала на половину его сообщений — но она знала, что сегодня интервью. Хакс надеялся, что этого факта будет достаточно для того, чтобы она растаяла, так что решил рискнуть и послал ей фото, снабдив его текстом:
«Достаточно бессердечный?»
Ответ был кратким, но более обнадеживающим, чем он заслуживал.
«Достаточно похож на себя, по крайней мере».
Телефон вновь завибрировал, когда Хакс уже почти запихнул его обратно в карман.
«Хватит прихорашиваться перед зеркалом. Они умрут от восторга».
Что ж, если Фазма его ещё и не простила, то явно простит достаточно скоро. От этой мысли стало легче на сердце. Может, они и не умрут от восторга, но если на их фотографиях он будет выглядеть, как на собственном селфи, он, по крайней мере, сможет номинироваться на категорию «сексуальный мудак».
К тому времени, как Митака сообщил по интеркому, что журналист и фотограф прибыли, Хакс уже с комфортом разместился за собственным столом. Он сидел, положив ногу на ногу, одна рука покоилась на лодыжке, другая — на подлокотнике кресла — поза, полная небрежной уверенности в себе. Он не встал с кресла навстречу вошедшим; вместо этого он, улыбнувшись самой своей выигрышной улыбкой, кивнул, показав, что они тоже могут сесть.
— Добро пожаловать в «Имперский маркетинг», — сказал Хакс, чуть наклонившись вперед, с самого начала демонстрируя вовлеченность в разговор — однако, почти не меняя позы. — Надеюсь, вас радушно встретили внизу. Все здесь очень ждали вашего приезда, и я дал строгие указания, чтобы с вами обращались по высшему стандарту.
Хакс был доволен собственными словами, они совершенно не звучали отрепетированно. Журналист в жизни не узнает, что Хакс больше двадцати раз повторил эту речь с утра в собственной ванной. Хакс покрутил в пальцах ручку, сосредоточившись на логотипе «Имперского маркетинга», выгравированном сбоку.
Журналист — по имени Эдвардс или как-то так — был вооружен самым тонким ноутбуком из всех, что встречались Хаксу, и обычным блокнотом на спирали. Это было интересно — Хакс и не знал, что журналисты до сих пор пользуются блокнотами. Эта штука как будто сбежала из плохого кинофильма. В чем ее смысл, учитывая наличие ноутбука? Впрочем, возможно, Эдвардс таскал ее с собой из чувства романтики, как дань собственной профессии. Это Хакс мог понять. Он молча отодвинул стопку бумаг с края стола, чтобы Эдвардсу было где расположиться.
— Мистер Хакс, нам очень приятно с вами встретиться, — улыбнулся журналист и протянул Хаксу руку для крепкого рукопожатия перед тем, как принять молчаливое приглашение и пристроить свой ноутбук на углу стола. Хакс заметил, что за ухом у журналиста была ручка.
— Пожалуйста, зовите меня Этан, — поправил Хакс, надеясь, что эти слова не прозвучали слишком вымученно. Он предпочитал, чтобы его звали по фамилии — честно говоря, он вообще никогда в жизни никого не просил называть себя Этаном — но, по словам Фазмы, просьба звать себя по имени создавала ощущение близости.
(Вообще-то тому, что это не было для Хакса прописной истиной, были причины — у него было не слишком-то много знакомых, для которых он хотел бы «создавать ощущение близости»).
— Этан, — повторил журналист с таким видом, как будто выиграл редкий приз.
Оказалось, что Хакс был прав — журналиста звали Эдвардс. Имя же девушки-фотографа он сразу забыл. Она была симпатичной и с неплохим чувством стиля, смотревшимся, впрочем, чужеродно в корпоративной среде. На её шее висела нелепо-огромная фотокамера, и девушка немедленно начала фотографировать офис, даже не спросив разрешения. Это (и то, что она бесцеремонно стала двигать его вещи для «лучшей композиции» или «выразительного освещения») заставило Хакса скрипнуть зубами. Он ценил художественное мастерство, но мало кому позволял даже находиться в своем офисе — когда речь шла о личном пространстве, офис лишь немногим отличался от пентхауса, куда Хакс не пускал вообще никого.
— Как бы начать… вы — настоящая загадка, Этан, — Эдвардс с таким наслаждением протянул это имя, что Хакс почти пожалел, что разрешил себя так называть. — Это ведь первое ваше интервью с момента основания компании, не так ли?
Хакс кивнул и повернулся к винному холодильнику. Возможно, отворачиваться, когда с ним разговаривали, было не очень вежливо, но фотограф как раз схватила стеклянную статуэтку, которую Фазма подарила Хаксу, когда он переехал в этот офис. Другой рукой девица листала книгу, на которой эта статуэтка раньше стояла. Хаксу немедленно нужно было выпить, иначе он не смог бы пережить это интервью, не оскорбив весь коллектив «Эсквайра», а также их родителей, бабушек и дедушек.
— Так что, что бы я у вас ни спросил, вы будете отвечать на этот вопрос впервые, — продолжил Эдвардс. Он открыл блокнот, вынул ручку из-за уха и жестом отказался от предложенного Хаксом бокала пино-нуар. — Полагаю, вопрос напрашивается сам собой. Почему сейчас, Этан? Издательства годами умоляли вас об интервью, и вот, после почти десятилетнего молчания, вы написали нам. Что изменилось?
Хакс ожидал этого вопроса, что не помешало ему притвориться, что он всерьез задумался, наливая вино.
— Полагаю, ничего не изменилось, — соврал он, и они оба знали, что это была ложь. Впрочем, точно так же они оба знали, что Эдвардс не собирается ловить его на лжи. — Просто… знаете, я почувствовал, что пришло время.
Эдвардс с пониманием кивнул — будто понял что-то о Хаксовой жизни. Он неплохо играл в эти социальные кошки-мышки.
— Мне тридцать три года — и я не молодею. Я уже оставил свой след в мире. В чем смысл держать свою жизнь в тайне? Мне нечего скрывать, и мне кажется правильным дать услышать мою историю молодым бизнесменам — возможно, она их чему-то научит.
Хакс поставил бокал на стол и закрыл ноутбук, широко разведя руками. Он достаточно знал об эффективном использовании языка тела — сейчас было важно казаться предельно открытым.
— Так что спрашивайте меня о чем угодно — любые, самые острые вопросы. Я как открытая книга.
Эдвардс что-то записал в блокноте, и Хакс подавил желание наклониться, чтобы хоть мельком увидеть, что он там пишет. Наверное, что-нибудь о жестах Хакса или об интерьере комнаты — что-нибудь абсолютно лишнее. «И Хакс дотронулся до бокала большим и указательным пальцем» или «Послеобеденное солнце сияло на хромированной настольной лампе». Он прочитал достаточно статей, чтобы понять, как журналисты любят заниматься такими вещами.
— Вы упомянули о вашем возрасте, — заметил Эдвардс, — Это неудивительно. Действительно, стоит отметить, что вы несколько молоды для вашей должности. В Нью-Йорке не так уж много людей, могущих похвастаться собственной компанией в тридцать три года. Не говоря уж о том… — он помолчал, наклонив голову, — сколько вам было, когда вам в голову впервые пришла идея «Имперского маркетинга»?
— Впервые? Наверное, когда мне было двенадцать, — пошутил Хакс с отрепетированным самоуничижительным смехом. — Конечно, подростку было бы сложно найти инвестора, так что мне пришлось отложить свою идею до той поры, когда мир стал к ней готов. Мне кажется, я впервые всерьез задумался об открытии собственной фирмы, когда мне было двадцать шесть. В то время я занимал должность исполнительного директора в одной фирме и очень хорошо замечал все ошибки и проколы в её работе. Но никто не хотел позволить мне исправить эти ошибки. Это было очень сложно: каждый день приходить в офис и видеть, как всё разваливается — без малейшей возможности что-либо изменить.
Хакс сделал глоток вина и почесал бороду — он отращивал её уже пару месяцев, но до сих пор не был уверен, идет ли она ему. Короткая бородка уже не казалась такой чужеродной, как когда он только начал её отращивать, но он всё ещё не мог к ней полностью привыкнуть.
— Сначала было непросто заставить моих коллег всерьёз отнестись к этой идее. Мне, конечно, нужны были инвесторы — невозможно поднять компанию без них — и ещё возникало много вопросов по поводу того, обладаю ли я достаточным опытом. К тому моменту я всего несколько лет был в бизнесе; и я пытался уговорить помочь мне людей, которые были в два-три раза старше меня. Впрочем, у меня был одна позитивная черта: я никогда не отступал, услышав «нет». Я был готов обойти каждого инвестора в этом городе, прежде чем сдаться.
Когда Хакс замолчал, Эдвардс ухмылялся так, будто знал какой-то секрет, и Хакс едва заметно поморщился, поправляя пиджак. Он, конечно, не верил, что журналист может его переиграть. Но то, что в это верил сам журналист, раздражало.
— Но вам бы не пришлось «обходить каждого инвестора в городе», — отметил Эдвардс, постукивая ручкой по стеклянной поверхности стола Хакса. — Вы всегда могли обратиться к отцу. Брендол Хакс — акула бизнеса в области программного обеспечения. Давайте не будем делать вид, что вы поднялись с самых низов — он наверняка поспособствовал вашему успеху. Не думаю, что он позволил бы своему единственному сыну вымаливать деньги у инвесторов, когда он сам мог обеспечить первые три года работы вашей фирмы, и на его банковском счете это даже не особо сказалось бы.
Хакс наклонился вперед в своем кресле, скрипнувшем от внезапного движения, и поменял позу, твердо поставив обе ноги на пол. Он облокотился на стол, вторгаясь в личное пространство Эдвардса, и окинул его серьезным взглядом. Хакс репетировал этот вопрос, он знал, что ему не удастся его избежать во время интервью, но это не помогало справиться с яростью, поднимавшейся в груди. Пульс стучал в запястьях — синхронно с тиканьем часов на стене — и Хакс заставил себя глубоко вздохнуть, прежде чем отвечать.
Он не мог ничего поделать с настырным журналистом — просто не мог — как бы этот мудак ни заслуживал того, чтоб ему оторвали голову. Как он вообще посмел предположить, что Хакс не пробился на вершину за счет собственных усилий, что ему не приходилось сражаться за каждый проблеск уважения? Что всё, что он заработал, не было получено в честной упорной борьбе, где он был совсем один (ну ладно, с Фазмой) против всех?
— Мой отец… — Хакс замолчал, покачав головой. Ярость делала его невнимательным — он уже отступил от намеченного им самим сценария интервью. Он незаметно смял в ладони бюджетный отчет финансового отдела, пытаясь успокоиться. — Брендол Хакс не вложил ни цента в «Имперский маркетинг». Можете проверить записи об инвестициях, если не верите мне — они в публичном доступе. Нам нечего скрывать.
Сверкнув глазами, он спокойно выдержал взгляд Эдвардса.
— Или можете провести собственное расследование, если хотите. Но я могу вас заверить, что среди множества инвесторов, помогавших основать фирму, Брендола не было.
Эдвардс сглотнул и покачал головой:
— Нет-нет, Этан, ни в каком расследовании нет необходимости. Я не хотел вас обидеть, конечно же, ваши успехи — ваша личная заслуга. Но вы должны понимать, учитывая ваш возраст и положение вашей семьи, все предполагали…
Хакс поднял руку, останавливая поток мыслей журналиста.
— В таком случае все ошибались. И это не должно вас удивлять: журналистам лучше чем кому-либо должно быть известно, что в большинстве случаев общественное мнение ошибочно. Слухи распространяются теми, кто достаточно глуп, чтобы им верить. Мы же здесь, чтобы выудить правду, какой бы скучной она ни была, не так ли?
Этих слов не было в сценарии, и, если честно, они были смелее, чем следовало бы, но, черт побери, как приятно было наблюдать за тем, как Эдвардс теряется и путается в словах. Хакс оценил блеск капелек пота на лбу Эдвардса и протянул ему носовой платок — вежливо, любезно, давая журналисту понять, насколько очевидна победа Хакса в этом раунде беседы. Что ж, теперь можно было проявить джентльменство.
Подавленный Эдвардс взял предложенный платок и промокнул лоб.
— Конечно, — согласился он неуверенно, словно ожидая, что его сейчас вышвырнут. Хакс понимал его внезапные опасения: какую бы должность Эдвардс ни занимал в «Эсквайре», ему недолго на ней быть, если Хакс откажется от интервью. — Конечно, мы здесь именно за этим. Хотя я не думаю, что ваша история кому-нибудь покажется скучной, Этан.
Хакс совсем не был в этом уверен. Интервью продолжилось без происшествий; он отвечал на вопросы о том, как он выбрал название для фирмы, чем он занимался в свободное время, испытывал ли он какие-либо теплые чувства к университетам, которые закончил. Ничего существенного — мелочи, которые заставят читателей почувствовать, будто они немного его узнали, особенно в сочетании с «выразительно освещенными» фотографиями. Когда Эдвардс заговорил о том бале, который Хакс отказался посетить, фотограф навела на него объектив фотоаппарата. Хакс постарался придать лицу естественное выражение — как будто никакого объектива рядом не было.
Он достаточно ловко обошел этот вопрос, уверенно упомянув название благотворительного фонда и объяснив своё отсутствие собственным нелюдимым характером. Никто не смог бы его в этом обвинить — тем более что он перечислил четырнадцать благотворительных организаций, которым выписывал чеки в этом году. Эдвардс понимающе кивнул. И только в самом конце интервью Хаксу пришлось столкнуться с вопросом, к которому он оказался абсолютно не готов.
— Итак, — сказал Эдвардс, закончив записывать самую замечательную бизнес-премудрость из всех, которые Хакс когда-либо рассказывал, — я понимаю, что это очень смелый вопрос, и вы не обязаны на него отвечать, но вы должны знать, что вокруг вашей личной жизни ходит очень много слухов. Вас редко можно встретить с кем-нибудь, кроме вашего исполнительного директора; ваше имя никогда ни с чьим именем не связывалось в прессе. Так есть ли у вас вторая половинка — или хотя бы кто-то, близкий к этому статусу?
Внезапно Хакс пожалел о своем выборе вина — во рту пересохло даже без вкуса пино-нуар. Он открыл было рот — и беззвучно закрыл. Они ведь только что обсудили его нелюдимый характер, а теперь Эдвардс хочет размазать его одиночество по всем страницам «Эсквайра»?
— Вы один из самых перспективных холостяков Нью-Йорка, — объяснил Эдвардс. — Молодой, красивый, потрясающе успешный. Без сомнения, вы могли бы найти кого-нибудь. Тысячи женщин оторвали бы вас с руками, — Эдвардс откинулся в кресле, положив ногу на ногу и многозначительно глянув на Хакса. — Или мужчин, — бросил он легко, — если вы их предпочитаете.
Слухи о собственных предпочтениях не удивили Хакса — это были древние слухи, ещё со времён той статьи в «Уолл Стрит Джорнал», и он ничего не делал, чтобы их прекратить. В его возрасте, без отношений, с его любовью к хорошей одежде и розовому цвету — было бы странно, если бы таких слухов не возникло.
Ему всю жизнь приходилось отвечать на вопросы о сексуальных предпочтениях, и хоть он и был скрытным, он точно не стыдился. Однажды, еще в колледже, он ответил на один такой особенно грубый вопрос на вечеринке поцелуем. Вопрошавший, помнится, покраснел и долго пытался подобрать слова. (Хакс тоже покраснел, но он всегда краснел после выпивки, так что никто не обратил внимания). Хакс потом два месяца встречался с этим парнем — пока Брендол не обнаружил это и не пригрозил оставить его без денег.
Это было одним из лучших воспоминаний в жизни Хакса, и даже сейчас, когда неожиданный вопрос застал его врасплох, он не смог не улыбнуться. Его отказ скрывать свою ориентацию (бывшую, по его мнению, совершенно естественной вещью) раздражал отца с тех самых пор, как Хакс впервые о ней заявил — разница только в том, что теперь-то Хакс оказался в таком положении, что отец при всем желании не мог превратить его жизнь в ад.
— Мы уже обсудили мой нелюдимый характер, — сказал Хакс, копируя позу Эдвардса и пытаясь не обращать внимания на собственные вспотевшие ладони, — я не понимаю, почему вы удивлены, что я не горю желанием выносить свою личную жизнь на публику. Могу вас заверить, если бы я искал себе вторую половинку, об этом никому не было бы известно. Правда, однако, заключается в том, что я — занятой человек, и свободное время для меня роскошь. Было бы, несомненно… приятно, если бы у меня кто-нибудь был, но поиск занял бы слишком много времени, которого у меня в данный момент просто нет. В любом случае я не чувствую себя ужасно одиноким — у меня и на это нет времени. И вы уже упомянули Фазму — она скрашивает мое одиночество.
Он усмехнулся, надеясь, что эти слова пойдут в печать — Фазма захочет его убить, увидев свое имя в «Эсквайре».
— Полагаю, — добавил он, обращаясь в основном к самому себе, — если бы я увидел кого-нибудь подходящего, я бы нашел для него время. По крайней мере, мне так кажется. Но вряд ли это случится, если он, конечно, не войдет случайно в двери «Имперского маркетинга» и не окажется у меня на пути.
Эдвардс присоединился к его смеху:
— Да уж, если это максимум усилий, которые вы готовы приложить, вы рискуете умереть в одиночестве, Этан. — Хакс отметил, как журналист великодушно оставил без внимания тот факт, что Хакс только что раскрыл себя. Теперь, когда у Эдвардса была вся информация, которую он надеялся получить, он, очевидно, мог позволить себе быть великодушным.
Что ж, если сказанного было недостаточно, чтобы продать еще несколько экземпляров «Эсквайра», журнал был безнадежен. Хакс встал, расправив плечи. Он потратил слишком много времени, рассуждая о повседневных подробностях своей жизни, которые стоило бы сохранить в тайне; может, Эдвардс и мог тут сидеть весь день, но у Хакса были ещё дела.
— Хорошо, что я никогда не был против одиночества, — сказал Хакс, и тот его голоса намекал, что интервью окончено, независимо от желания журналиста. — С людьми всегда много проблем, а я не люблю проблемы.
После этих слов оставалось лишь немного попозировать фотографу: оперевшись на стол, со скрещенными на груди руками, на фоне городского пейзажа. Не нужно было быть профессионалом, чтобы понять, что фотография выйдет просто замечательная; был уже почти вечер, и солнце, склонявшееся к горизонту, выгодно освещало Хакса сзади. Его волосы всегда казались особенно яркими в таком освещении; он прокручивал в голове последние слова интервью, стараясь смотреть не в камеру, а в пространство, как попросила его фотограф.
Он подумал, что его слова были достаточно правдивы. Кроме Фазмы — и Теннисона в тех случаях, когда он приглашал Хакса в свой магазин после закрытия, чтобы спокойно рассмотреть с ним пиджаки и шелковые галстуки — у Хакса не было человека, общества которого он бы жаждал. Иногда он думал, каково это: приходить домой, когда там кто-то тебя ждет, но воображение сразу же подсказывало ему, что этот «кто-то» наверняка забудет снять туфли у порога и наследит на безупречном ковровом покрытии цвета слоновой кости. Он не был уверен, что самые крепкие отношения смогли бы это выдержать — в конце концов, со своим ковровым покрытием он знаком уже три года, а вот с кем-то другим… Хакс ценил продолжительность отношений.
К счастью, ему хватило ума не сказать что-то подобное Эдвардсу, провожая его к лифту и спускаясь с ним и фотографом на первый этаж. Хоть он и не возражал против того, чтобы казаться немного холодным и отстраненным, представать на страницах журнала отшельником ему не хотелось. Возможно, Фазма была права — раз ему в голову начали приходить подобные мысли, следовало почаще выходить в свет.
Эдвардс пожал ему на прощание руку — так же крепко, как в начале интервью. Рукопожатие не стало менее крепким после того, как журналист узнал о его сексуальных предпочтениях, и Хакс мысленно отчитал себя, поскольку почувствовал благодарность за это.
— Было приятно с вами встретиться, — сказал журналист, и Хакс задумался, действительно ли он имел это в виду или предвкушал, как будет получать награды за свою статью.
— Взаимно, — ответил Хакс, доставая из кармана пиджака свою визитку — ламинированную, с розово-золотыми виньетками по углам. — Если вам придет в голову еще что-то, на что я не успел ответить сегодня, непременно свяжитесь с моим помощником. Митака позаботится о том, чтобы вы получили все ответы.
Может, было бы вежливее дать Эдвардсу прямой номер телефона, но Хаксу не хотелось стирать линию между профессиональным и личным. Он надеялся после окончания интервью никогда в жизни больше не говорить с этим человеком — и не удержался от вздоха облегчения, наблюдая, как журналист вышел из стеклянных дверей здания. Может, теперь, наконец, всё вернётся на круги своя; можно будет забыть о случившейся катастрофе, а отдел связей с общественностью больше не будет подозревать, что Хакс пытается разрушить репутацию компании.
Обычно Хакс возвращался прямо в свой офис, избегая более оживленных частей здания, но сегодня — учитывая, что близился вечер и почти все уже закончили работать — сегодня он решил поступить по-другому. Он чувствовал необычайную легкость во всем теле, словно тяжкий груз свалился с его плеч. Необходимость делиться с незнакомцами подробностями личной жизни, которая довлела над ним неделями, осталась позади — и его посетило внезапное желание ознакомиться с ежедневной жизнью компании. Это здание было таким же домом, как и пентхаус — но он не уделял достаточно внимания ни тому, ни другому. Неделями он не заходил в административный отдел, и это было непростительно. «Имперский маркетинг» принадлежал ему полностью — от стойки регистрации в холле до закусочной на двадцать восьмом этаже. В этом здании всё должно быть ему знакомо.
За закрытыми дверями собственного офиса было легко забыть о суматохе, которая тут царила: жужжащие принтеры, распечатывающие документы, непрерывно звонящие телефоны, по которым потенциальные клиенты впервые связывались с фирмой. Когда-то эта среда была для Хакса родной; он начинал свою карьеру с позиции менеджера в административном отделе и преуспел в этом. Он был харизматичен, умел хорошо общаться по телефону, а по эффективности его работу можно было сравнить только с работой Митаки. Снова оказаться «на передовой» было хорошим способом напомнить себе о собственных корнях, о том, откуда он вышел — а ещё это позволяло ему наблюдать за работниками, обладавшими потенциалом, заслуживавшими поощрений, когда придет время пересматривать зарплаты.
Обычно не было смысла объявлять о своем присутствии; как только он вступал на территорию административного отдела, все не связанные с работой разговоры затихали, а клерки утыкались носами в документы, как будто эти отчеты были самым интересным, что они видели в жизни. Но сегодня, стоило ему обогнуть первый огороженный стеклянными стенами стол, как он услышал неясный шум. Крики, звон стекла… и — неужели кто-то плакал?
Фазма, конечно, неоднократно заявляла, что количество обязанностей в его административной команде заставляло людей плакать, но он никогда не думал, что она это всерьёз. Он зашагал быстрее — что бы там ни происходило, этому явно не было места в «Имперском маркетинге», и он намеревался это прекратить прямо сейчас, до того, как отношениям с клиентами и климату внутри компании будет нанесен серьезный вред. Он только что справился со скандалом — меньше всего ему хотелось потратить дополнительно две недели, чтобы возиться с еще одним.
Хакс замер, пораженный открывшимся видом, и его подошвы скрипнули на чисто вымытом бетонном полу. Этой весной он потратил огромные суммы на новые компьютеры для всей команды — лучшее, что могла предложить компания «Эппл», с самым актуальным программным обеспечением. Каждый компьютер стоил более трех тысяч долларов — и ему не раз приходилось спорить об этих затратах с бухгалтерией.
Три таких компьютера сейчас лежали на полу, с разбитыми экранами — один из них был разбит с такой силой, что зазубренный кусок стекла валялся рядом. Хакс обошел его будто в тумане; его мозг отказывался воспринимать картину разрушений. Урон был значительным даже для Хакса — а для кого-нибудь другого суммы показались бы астрономическими. Десятки тысяч долларов, не меньше. Он заметил перевернутый стол, стул от которого врезался в стекло стены, оставив уродливую трещину.
Кто-то же это сделал. Одной мысли было достаточно, чтобы пальцы Хакса сжались в кулаки, а ногти впились в ладони. Наверняка один из идиотов-охранников был настолько глуп, что впустил в здание кого-то, кто так обошелся с имуществом Хакса — с чем-то, над чем Хакс работал не покладая рук. Он почувствовал теплое пульсирующее давление в голове и сбросил его — наступив на рассыпанные по полу осколки стекла. Отстраненно отметил, что туфли, скорее всего, тоже придется чинить — но это было мелочью по сравнению с руинами административного отдела.
Ни одного клерка не осталось за столами; все они собрались за дверным проемом одного из кабинетов, кто-то из них стоял на пути у Хакса, бесполезно пялясь. Одна из клерков — Хакс узнал ее, он часто видел ее в коридорах, хотя никогда с ней не разговаривал — держала возле уха трубку телефона, пытаясь набрать какой-то номер дрожащей рукой. На этаже царила тишина, за исключением звука, в котором Хакс уже распознал горькие рыдания. Источник рыданий было не разглядеть за спинами толпящихся клерков.
— Что здесь происходит? — нарушил Хакс тишину, и слова его показались ему самому настолько громкими, что он поморщился.
Когда никто не ответил, а девушка с телефоном только испуганно прижала трубку к груди, Хакс приблизился к группе клерков, пытаясь справиться с эмоциями, готовыми вырваться на поверхность. Он, в конце концов, был их генеральным директором; он должен был сохранять спокойствие, даже если ему сейчас хотелось доломать все, что еще не превратилось в обломки.
— Кто-нибудь, ответьте, что здесь, черт побери, происходит, — потребовал он, еще больше распаляясь от их робости. Было сложно не повышать голос. — Вы зарабатываете на жизнь, отвечая на телефонные звонки, и я уверен, что вы умеете говорить!
Это помогло: девушка с телефоном наконец ответила ему. Когда-то её волосы были убраны в пучок, но сейчас они были растрепаны — интересно, не участвовала ли она в случившейся потасовке, подумал Хакс.
— Б-бен… он…
Пока она пыталась найти слова, Хакс начал мысленно перебирать список сотрудников отдела, пробираясь ближе к источнику рыданий. Имя было ему незнакомо.
— Он словно с ума сошёл. Не знаю, что случилось, — её голос дрожал так же сильно, как её руки, — он, кажется, сломал свой компьютер… и стол…
(Ну, это очевидно, подумал Хакс, но не сказал ни слова.)
— И ещё что-то… Я не знаю, когда я попробовала подойти, мне показалось, что он меня ударит. Мне кажется, он сломал кому-то нос, я не знаю… там кровь… и, ну… он опасен. Я пыталась позвонить в 911.
Кровь? Внимание Хакса сосредоточилось на этом слове. Конечно, потерять столько техники было очень неприятно, но если кто-то был ранен настолько серьезно, что истекал кровью в его фирме… Ну, в этом случае несколько десятков тысяч долларов ущерба были меньшей из его проблем. Куча документов, возможные судебные иски против фирмы — ему придется связаться с юридическим отделом, как только здесь все будет взято под контроль. Хакс успел распланировать пять следующих шагов, но мысли замерли, как только его взгляд наконец наткнулся на… очевидно, Бена.
Хакс не был уверен, что именно он ожидал увидеть, но явно не это. Он не ошибся, когда подумал, что кто-то плачет — Бен стоял на коленях рядом с обломками своего компьютера и рыдал. Компьютер был разломан даже более тщательно, чем те, которые Хакс видел до этого — шнур питания грубо вырван из розетки, от экрана не осталось ничего, а весь пол был усеян мелкими осколками стекла. Что хуже всего, Бен стоял посреди этих осколков, прямо на них, и, казалось, ничего не замечал, спрятав лицо в ладонях.
Впервые за долгое время Хакс видел, как кто-то плачет. А Бен плакал навзрыд, все его тело сотрясалось от эмоций. Когда он подвинулся, Хакс услышал хруст стекла, и его сердце сочувственно сжалось; первой мыслью, что парня нужно поднять на ноги — пусть даже с опасностью для самого Хакса. Он даже не знал Бена, и тот мог быть опасен — да что там, состояние административного отдела прямо свидетельствовало о том, что он был опасен. Но это не имело значения сейчас, когда Бен стоял коленками на чертовом стекле и, похоже, не чувствовал этого.
Хакс мог поклясться, что услышал коллективный вздох клерков, когда сделал шаг к Бену — под хруст стекла под ногами — одновременно жестом приказав девушке положить трубку телефона.
— Даже и не думайте набрать ещё хоть одну цифру, — сказал он. — Поставьте телефон на место… да, на тот стол, который ещё цел… и я сделаю так, что у вас будут только самые лучшие рекомендации от «Имперского маркетинга», куда бы вы ни пошли. Как вам такие условия?
Он бросил взгляд через плечо. Девушка явно сомневалась, но Хакс знал, что от этого предложения она не сможет отказаться, даже если на кону ее собственная безопасность. Отличные рекомендации от «Имперского маркетинга» означали, что она могла бы работать в любой фирме города, по своему выбору, и через секунду девушка выполнила его просьбу.
— Отлично, — сказал он, неуверенный в собственных мыслях. Он не знал, почему попросил ее не звонить в 911, учитывая, что все его чувства говорили о том, что она поступала правильно. Хакс всю жизнь следовал правилам — и вот полюбуйтесь на него, делающего все что угодно, кроме того, что предписывал здравый смысл. — Спасибо, что сохраняете спокойствие в сложной ситуации, в отличие от ваших коллег. Я это запомню.
Присев на корточки напротив Бена, стараясь не задеть стекло, Хакс вздрогнул. Волосы Бена — темные, почти черные, и очень густые — зарывали его лицо, но Хакс мог сказать, что Бен был очень молод. Возможно, недавний выпускник колледжа? Или стажер. Но Хакса шокировало не это, а то, как он поранился. Да, его колени были в крови, но это было ничто в сравнении с его руками. Все руки, от кисти до плеча, были покрыты алой кровью — судя по всему, его собственной, из глубокого и опасного пореза на костяшках пальцев, рассеченных до кости. Не было сомнений, что здесь потребуются швы — порез слишком долго оставался открытым, и кровь начала сворачиваться. Останется шрам.
Бен был весь залит кровью, и сложно было сказать, были ли у него еще какие-то травмы, но, изучая его, Хакс оценил, по крайней мере, то, что увидел. Один из ногтей был почти вырван, а палец, судя, по тому, как он распух — сломан или вывихнут. На бледной, очень бледной, коже предплечий (разум Хакс подсунул ему слово «кровопотеря») — несколько более мелких порезов, из одного из которых, у локтя, очевидно, придется извлекать стекло. На голове, там, где сквозь завесу волос виднелся висок, чернел свежий синяк, будто от угла одного из Хаксовых столов.
Если раньше желудок Хакса чувствовал себя неуютно, то теперь он просто нырнул в ботинки и дальше вниз — куда-то в туннели подземки под зданием. А что, если у Бена сотрясение мозга? Хакс никогда раньше не был рядом с кем-то настолько израненным, и хотя он в юности посещал курсы первой помощи, он абсолютно не был готов к такому. Может, нужно было позволить той девушке вызвать 911, подумал он беспомощно, потянувшись рукой к плечу Бена и застыв в нерешительности, опасаясь причинить еще больший вред. В горле пересохло; сказать что-то оказалось почти невозможно.
— Бен, — начал он ласковым голосом, пытаясь заглянуть за завесу волос в надежде, что хоть лицо осталось невредимым. Судя по всему, в какой-то момент Бен сжал руками волосы — несколько локонов были мокрыми от крови, а на щеке виднелся подсыхающий красный след.
— Бен, ты меня слышишь?
Читать на фикбуке
@темы: переводы, творчество, SW, Star wars, kylux, Имперское сознание
вторник, 27 августа 2019
Название: Нагадала нам судьба
Бета: Efah
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Хакс/Бен Соло
Категория: слэш
Жанр: кроссовер с Dragon Age, AU, ангст
Предупреждения:читать дальшесмерть основных персонажей
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Путь до Денерима, может, и не долог, но полон неотвеченных вопросов.
читать
— Держать строй! — прорычал Хакс, пытаясь одновременно заградить своим щитом все четыре направления, куда не поспевала Фазма. Впрочем, делал он это уже из чистого упрямства: не нужно было быть гением, чтобы понять, что «строй» из них двоих с Фазмой при всём желании не получится, да и защищать ни Митаку, ни Теннисона уже нет нужды. За упокой бы помолиться вместо этого — и их душ, и собственной.
Он парировал очередной удар порождения тьмы — да сколько ж тут этих отродий! — звон стали о сталь тупой болью отдался в ноющей руке. Он ужасно устал, как и все они — восемь человек, оставшихся от храмовников Элледского Круга. Восемь человек, вышедших из истерзанного Круга после исполнения права уничтожения. Сейчас он уже точно знал, что совершил ошибку, отдав приказ срочно идти до Каленхада, но тогда, три дня назад, это казалось лучшей идеей. Им бы хоть немного отдохнуть в обезлюдевшей башне, но никому не хотелось оставаться там, среди трупов магов и демонов, ни на минуту.
И отряд измученных боями с демонами храмовников вышел в позднюю ночь, без отдыха, почти без припасов, совершенно не готовый к тому, что по окрестностям разгуливают порождения тьмы.
Хакс выдохнул, удивившись неожиданному затишью. Твари внезапно… закончились? Да нет, он ясно видел шевеление в кустах. Ждали кого-то. Хакс приготовился к худшему — и был прав: из кустов поднялся эмиссар, сплетая заклинание на своем диком языке.
Ну вот и всё. С магией они в таком состоянии уж точно не справятся. Заслонившись щитом, он повернулся к Фазме — попрощаться.
В щит вдруг мягко ударила волна раскалённого воздуха — эмиссар исчез в столбе огня, а оставшиеся порождения тьмы прыснули во все стороны, почуяв, что превосходство в этом бою больше не на их стороне. Когда глаза перестали слезиться от вспышки пламени, Хакс увидел их неожиданного спасителя. Тяжело опираясь на посох, молодой маг с растрёпанными чёрными неопрятными волосами внимательно глядел в ответ на самого Хакса.
— Пресвятая Андрасте! — выдохнула Фазма, очевидно, рассмотрев, что осталось от эмиссара.
— Я всё-таки предпочёл бы «Кайло», — остроумный выпад незнакомца несколько испортило то, что, договорив, он неграциозно свалился в обморок.
***
Прихрамывая, Хакс подошёл к Фазме, сидящей на земле и бесцельно смотрящей в пространство, и сел рядом.
— Все шестеро.
— Андрасте упокой их души, — склонила она голову. — И мы были бы там же, если б не он.
Маг так и лежал без сознания, уже больше получаса. Похоже, сотворённое им пламя отняло последние силы, которые у него были. Хакс рассмотрел юношу повнимательнее. Чёрные волосы, выдающийся нос, торчащие уши, высокий, одет… в мантию с гербом Стражей.
— Совсем отступники распоясались, — лениво заметил Хакс, — под Стражей маскируются.
— Может, он и вправду Страж?
— А я — орлейская шпионка тогда. — Хакс вытащил мизерикорд и взвесил его в руке, раздумывая.
Глаза Фазмы расширились:
— Ты же не собираешься его убивать?!
— А что мне с ним делать? Он — явно отступник. Мы — храмовники. Вести мне его некуда, Круг уничтожен. Что я с ним должен сделать по уставу, а, Фазма?
— Он нас спас…
— Сегодня — спас, завтра — убьёт. Это маг, — устало обратил внимание на очевидное Хакс. — У тебя помрачение памяти, лейтенант? Тебе напомнить, что эти отродья устроили в нашем Круге неделю назад? Напомнить, где твои товарищи? — Он заметил, что повысил голос, и глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. — Ты готова повернуться к нему спиной?
Фазма не сдавалась:
— Он мог нас убить, если бы хотел, Хакс. Ты-то должен понимать, что силы у него бы на это хватило!
— Ах, какой благородный господин, — сплюнул Хакс. — Мне с ним обняться за это?
— Обниматься — не надо, убивать — не надо… Я бы его отпустила.
— Устав, — напомнил Хакс. — По уставу это наша обязанность.
— Что-то я не помню, чтобы в уставе было прописано убийство Стражей.
— Или кого-то, нацепившего герб Стража, Фазма.
Фазма искоса на него взглянула:
— Ты меня не убедил, командор. Со всем уважением.
Честно? Хаксу спорить не хотелось. После уничтожения Круга, после смерти почти всего отряда, ему просто хотелось попасть в Каленхад и забыть обо всём, как о страшном сне. Кроме того, как ни крути, в словах Фазмы был здравый смысл, хоть ему и трудно было это признать.
— Хорошо. Я доставлю его в Денерим, и пусть они разбираются, Страж он или кто. А ты отправляешься в Каленхад с письмом, которое я тебе дал, — Хакс поднял руку, заметив, что Фазма собирается возразить, — молча. Я не собираюсь рисковать ещё и тобой, я достаточно потерял, лейтенант.
Он откупорил флягу — не ту, заветную, на левом бедре, а просто флягу с водой — и плеснул магу в лицо. Тот застонал и приоткрыл глаза.
— Пойдёшь со мной в Денерим, — Хакс задумался, вспоминая имя мага, — Кайло. Кстати, я не удивлюсь, если филактерия у тебя, если и есть, то совершенно случайно с собой? Отдавай.
Кайло с трудом поднялся с земли, покачиваясь. Сощурившись, посмотрел на Хакса — видимо, оценивая собственные шансы сбежать. Затем, будто что-то решив, действительно вынул из кармана филактерию.
— А если я, скажем, не хочу?
— Тогда я имею право тебя убить.
Фазма нахмурилась, а вот Кайло отчего-то ухмыльнулся.
***
Солнце палило просто нещадно, и Хакс уже успел проклясть тот день, когда решил стать храмовником и носить эти архидемоновы доспехи. Задыхаясь, он с досадой смотрел, как Кайло легко шагает немного впереди — словно бы не Хакс его ведёт в Денерим, а совсем наоборот.
— Так зачем нам в Денерим? — Кайло, казалось, забавляла вся эта ситуация.
— Сдать тебя властям, конечно.
— И зачем властям Серый Страж?
Хакс пожал плечами:
— А вот они и выяснят, Страж ты или нет.
— Ты, командор, я смотрю, не очень любишь магов.
— А ты бы на моем месте их обожал, — тихо проворчал Хакс. То, что Кайло абсолютно не сопротивлялся, неизбежно наводило на мысль, что он таки действительно Страж, и Хакс не прав.
Кайло задумался, засунув в рот только что сорванную травинку:
— И что — то, что я иду с тобой совершенно добровольно, не наводит тебя на мысль, что я действительно Страж?
Хакс в который раз не мог отделаться от ощущения, что маг умеет читать мысли. Да нет — просто это был самый очевидный вывод, который только можно сделать.
— Ну допустим, я не прав. Но у тебя же должны быть какие-то дела… обязанности Стража. И почему же ты, например, не сбежишь?
Кайло покосился на него и ответил, не вынимая травинки изо рта:
— Да вот что-то не хочется. Просто. А почему же ты, например, меня не убьёшь?
Хакс вздохнул: его безмерно утомляла манера Кайло превращать каждый разговор в дуэль. Выпад-блок-рипост.
— Как бы тебе ни хотелось в это верить, Кайло, храмовники — не сборище маньяков. Я не собираюсь тебя убивать, не собирался с самого начала…
— Ага, — хмыкнул Кайло.
Точно — читает мысли. И прекрасно знает о том, как Хакс с Фазмой спорили о его судьбе.
— Не собирался с самого начала, — с нажимом повторил Хакс. Маги не умеют читать мысли. Это всё предрассудки. — Ты в своих Пустошах что-нибудь слышал о понятиях «правосудие» и «закон»?
— «В своих Пустошах»… Да я в них и не бывал. Вот опять ты меня считаешь отступником. Хотя я такого повода тебе не дал.
— А кто же ты? Маг, но не в Круге — загадка для трёхлетних! Ты ещё скажи, что не пользуешься магией крови, — скривился Хакс, — а я даже поверю. Ты, Кайло, наверное, добрый целитель, а в Круг не захотел возвращаться, потому что цвет штор не нравится, так?
Кайло, помрачнев, закатал рукава и сунул Хаксу под нос оба бледных запястья — ровная кожа, без единого пореза.
— Ещё вопросы будут?
Хакс пожал плечами и молча зашагал дальше. Это, в конце концов, ещё ничего не доказывало.
***
Две части виски — и одна лириума. Безотказное средство. Хакс отпил ещё из своей фляжки и, пристроив ее обратно на левое бедро, уставился в костёр. Искоса взглянул на Кайло: тот сидел совсем рядом, также глядя в костёр, и, судя по беспокойно сплетающимся пальцам, отчего-то нервничал. Хакс залюбовался тем, как отблески пламени играли на чёрных волосах, и задумался, не извиниться ли ему за сказанное ранее. Кайло и правда был далеко не самым худшим магом. Кажется, он не пытался убить Хакса. Кажется, он не пытался сбежать. Кажется…
Тут Кайло, будто набравшись храбрости, обернулся к нему и придвинулся ближе. Слишком близко. Настолько близко, что Хакс почувствовал его дыхание на своей щеке.
Это ещё что такое?..
— У тебя огненные волосы, Хакс, ты знаешь? — прошептал Кайло. — Жаркие-жаркие, ярче моего пламени.
— Да ты же сумасшедший, — фыркнул Хакс, схватив Кайло за воротник и в нерешительности застыв; он не мог понять, чего ему хочется — оттолкнуть зарвавшегося мага или прижать крепче к себе.
Кайло рассмеялся, будто опалив своим влажным дыханием неаккуратную щетину Хакса:
— А ты нет? Уж поверь, командор, сумасшедшего маг узнает и без общения с демонами. Ну? Так чего тебе хочется? Что ж ты меня не отталкиваешь?
«Сумасшедший».
Нет, Хакс не был новичком в играх с мужчинами. Очень даже нет. Но — на дороге, в поле, с магом, который наверняка хочет его убить? Не сошёл же Хакс в самом деле с ума.
Или сошёл?
Хакс притянул Кайло за воротник и впился в его податливые губы горячим, торопливым поцелуем, кусая его, слыша отчаянные стоны в ответ — кусая ещё раз, пока руки Кайло судорожно метались по его доспехам, тщетно пытаясь их снять. Хакс фыркнул, поняв, что задача эта Кайло явно не по силам, и отстранился, расстегивая доспех и отбрасывая его в сторону. Обнажённые веснушчатые руки немедленно покрылись мурашками от ночной прохлады, а может быть, от подступившего вожделения. Он потянулся к мантии Кайло, расстегнув и распахнув её.
Кайло перехватил его ладони и прижал к губам, глядя на него потемневшими от страсти глазами. Хакс, усмехнувшись, потянулся снова его поцеловать — прижавшись к нему всем телом, неторопливо спускаясь пальцами по обнажённому поджарому животу всё ниже и ниже, и, наконец, коснулся его члена.
Кайло всхлипнул, и руки его вцепились в плечи Хакса — так крепко, что наутро стоило бы ждать синяков. Хакс, успокаивающе поцеловав его в подбородок, прижал их члены друг к другу одной рукой и стал медленно двигать рукой вверх и вниз, наблюдая, как Кайло, закусив губу, подавался навстречу и выгибался, громко стонал, не в силах сдерживаться, когда Хакс провел большим пальцем по головке его члена, стирая выступившую каплю смазки.
Хакс двигал рукой в рваном ритме, хрипло и тяжело дыша; другой рукой он притянул Кайло ещё ближе к себе, до невозможности близко, вжимаясь в тепло чужого тела. Зажмурившись, он почувствовал, что осталось совсем недолго — и с громким стоном кончил, не останавливаясь, всё так же двигая рукой по чувствительной коже члена, размазывая по нему сперму, словно выплескивая все накопившееся за последние дни напряжение. Кайло, всхлипнув ещё раз, кончил вслед за ним — и тут же открыл глаза, испытующе глядя на старавшегося отдышаться Хакса.
Хакс немедленно почувствовал неловкость — за то, что не смог сдержаться, за проявленную слабость, за поцелуи. Не глядя на Кайло, он встал и начал облачаться в доспехи.
— Я… примерно так себе это и представлял, — Кайло, кажется, тоже чувствовал себя неловко.
— Представлял что — как ты вешаешься на храмовников?
— Мой первый раз, — Кайло отвернулся, и голос его стих.
Хакс замер. Да, это, пожалуй, объяснило бы безынициативность Кайло. Надо же. Но… собственно, и что? Хакс понятия не имел, как на это реагировать. Свой собственный первый раз — в казарме, со старшим по званию — он помнил смутно и уж точно никогда по этому поводу не испытывал особых переживаний. Он покосился на Кайло. Тот сидел не двигаясь и не глядя на Хакса. Обиделся, что ли?
Хакс не удивился бы, если бы так себя вела наутро девка из таверны. Но от мага… от Стража… от мужчины, в конце концов!.. Он ожидал чего-то более достойного.
— Что… что ты вообще обо всём этом думаешь? Ну, о том, что мы… — тёмные глаза настойчиво смотрели куда угодно, кроме лица собеседника.
«Что я, мать твою, думаю. Я, чтоб ты знал, думаю в последнее время исключительно о том, как бы окончательно не сойти с ума. Не знаю я. Не знаю».
— Это важно? — потянул время Хакс.
Выдающийся нос склонился ниже, из-под завесы тёмных волос донёсся вздох:
— Не особо. Пошли — если срежем через пещеры, к утру будем в Лотеринге.
***
Срезать через пещеры казалось отличной идеей — примерно такой же отличной, как и «ввосьмером добраться до Каленхада, выйдя из башни на ночь глядя». Хакс недовольно зарычал, узнав развилку — здесь они бывали уже трижды. Нужно было отвлечься, да и, кроме того, у него накопились вопросы.
— Так чего ты… ну, в смысле, со мной решил — почему?
— Стражи рано умирают, — пожал плечами Кайло, — а одинокие стражи — тем более. Вот я и… — он покраснел, — решил… может, это мой последний шанс, — конец фразы был почти неразличим, — и ещё я, кажется…
Грохот и крики порождений тьмы, встретившие их за очередным поворотом, не дали ему продолжить. Выругавшись, Хакс обнажил меч — и обмер: на них не спеша надвигался огромный рогатый огр. Вот, собственно, и всё. Тут даже магия не поможет. Краем глаза он заметил какое-то движение со стороны Кайло — тот зачем-то достал кинжал.
Кинжал?
— Ты что творишь?!
— Тебя спасаю, — сквозь зубы пробормотал Кайло и полоснул острым лезвием по запястью.
Кровавый туман закружился вихрем, Хакс успел увидеть очертания призванного демона, услышать грохот камней, обваливавшихся с потолка пещеры — а затем всё исчезло.
***
Когда он очнулся, уже светало. Застонав — всё тело ломило от боли — Хакс поднялся и осмотрелся. Он стоял снаружи от пещер — от бывших пещер, очевидно, поскольку завал намертво запечатал вход. И был Хакс совершенно один. Порывшись в карманах, он вытащил филактерию.
Причудливый сосуд, свисавший с намотанной на пальцы цепочки, насмешливо поблёскивал в рассветных лучах.
Направление?
Кровь молчала.
Молчала.
Это могло означать только одно: Кайло больше нет в живых.
С силой втянув воздух сквозь сжатые зубы, Хакс размахнулся и бросил сосуд на камни — хрустальный звон осколков, багровый всплеск.
«Что я думаю? Ты ведь знал, что именно я думаю, Архидемон тебя побери! Лучше меня знал, Кайло».
***
Зелёные отблески в небе зловеще клубились когтями невиданных зверей. Хакс, покачиваясь, неодобрительно посмотрел на них и захлопнул ставни.
Подошёл к столу и налил еще виски.
Ведь всё было хорошо когда-то. Круг. Храмовники. Ясная мораль. Служение обществу и всё такое. Церковь, опять же.
А потом всё пошло Архидемону под хвост. «Потом». Хакс старался не подавать виду, что для него это «потом» наступило куда раньше, чем для всех остальных.
Ещё где-то по пути к Денериму.
Он так и не спросил тогда. Много чего не спросил. Почему Кайло без вопросов пошёл с ним. Почему так хотел убедить его в своей невиновности. Почему… тогда, ночью — одно большое «почему».
И потом в пещерах. Тоже — почему.
В дверь постучали. На пороге стоял Каллен.
— Чего-то хотел? — невежливо осведомился Хакс.
— Поговорить. Наконец спросить, что с тобой творится с тех пор, как ты вернулся из Денерима.
Хакс пожал плечами:
— У меня всё в порядке.
— Люди, у которых «всё в порядке», не носят на цепочке осколки чьей-то филактерии, не разговаривают сами с собой в пустой комнате и не напиваются каждый день в стельку, Хакс. И я даже не упоминаю лириум.
Хм. Ну, может, он и прав. И что, собственно? Каллен не видит, что вокруг — конец света? Каждый справляется, как может. Хакс же ничего не говорит, когда сам Каллен каждое утро выходит из комнаты Геральда.
— Каллен? Иди в жопу. Доспехи вечером верну на склад квартирмейстеру.
— Вот так, значит? — Каллен устало потёр лоб, прикрыв глаза. — Ну что ж… Удачи тебе, Хакс.
Закрыв дверь перед носом Каллена, Хакс устало уселся на стул и посмотрел в пространство.
— Когда ты заключаешь Сделку с демоном, ты что-то просишь у него. Потому-то это и называется «Сделка», — глубокомысленно, хоть и не очень внятно, сообщил он кружащейся и расплывающейся в глазах пустой комнате.
Не дождавшись ответа, он продолжил:
— Что ты попросил тогда?
— Это важно? — насмешливо поинтересовался глубокий бархатный голос из ниоткуда.
— Не особо, — грустно улыбнулся Хакс. — Ты всё-таки вернулся ко мне.
— Нет.
— Нет?
— Я вернулся за тобой, — поправила Тень.
Читать на фикбуке
Бета: Efah
Размер: мини
Пейринг/Персонажи: Хакс/Бен Соло
Категория: слэш
Жанр: кроссовер с Dragon Age, AU, ангст
Предупреждения:читать дальшесмерть основных персонажей
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Путь до Денерима, может, и не долог, но полон неотвеченных вопросов.
читать
Ночь сжигать на свечах, явь заливая вином.
Мы остались вдвоём смотреть обиде в лицо.
Сколько лиг впереди — теперь уже всё равно.
Наша сказка закончилась бездарным концом.
«Нагадала нам судьба…», Тэм Гринхилл.
Мы остались вдвоём смотреть обиде в лицо.
Сколько лиг впереди — теперь уже всё равно.
Наша сказка закончилась бездарным концом.
«Нагадала нам судьба…», Тэм Гринхилл.
— Держать строй! — прорычал Хакс, пытаясь одновременно заградить своим щитом все четыре направления, куда не поспевала Фазма. Впрочем, делал он это уже из чистого упрямства: не нужно было быть гением, чтобы понять, что «строй» из них двоих с Фазмой при всём желании не получится, да и защищать ни Митаку, ни Теннисона уже нет нужды. За упокой бы помолиться вместо этого — и их душ, и собственной.
Он парировал очередной удар порождения тьмы — да сколько ж тут этих отродий! — звон стали о сталь тупой болью отдался в ноющей руке. Он ужасно устал, как и все они — восемь человек, оставшихся от храмовников Элледского Круга. Восемь человек, вышедших из истерзанного Круга после исполнения права уничтожения. Сейчас он уже точно знал, что совершил ошибку, отдав приказ срочно идти до Каленхада, но тогда, три дня назад, это казалось лучшей идеей. Им бы хоть немного отдохнуть в обезлюдевшей башне, но никому не хотелось оставаться там, среди трупов магов и демонов, ни на минуту.
И отряд измученных боями с демонами храмовников вышел в позднюю ночь, без отдыха, почти без припасов, совершенно не готовый к тому, что по окрестностям разгуливают порождения тьмы.
Хакс выдохнул, удивившись неожиданному затишью. Твари внезапно… закончились? Да нет, он ясно видел шевеление в кустах. Ждали кого-то. Хакс приготовился к худшему — и был прав: из кустов поднялся эмиссар, сплетая заклинание на своем диком языке.
Ну вот и всё. С магией они в таком состоянии уж точно не справятся. Заслонившись щитом, он повернулся к Фазме — попрощаться.
В щит вдруг мягко ударила волна раскалённого воздуха — эмиссар исчез в столбе огня, а оставшиеся порождения тьмы прыснули во все стороны, почуяв, что превосходство в этом бою больше не на их стороне. Когда глаза перестали слезиться от вспышки пламени, Хакс увидел их неожиданного спасителя. Тяжело опираясь на посох, молодой маг с растрёпанными чёрными неопрятными волосами внимательно глядел в ответ на самого Хакса.
— Пресвятая Андрасте! — выдохнула Фазма, очевидно, рассмотрев, что осталось от эмиссара.
— Я всё-таки предпочёл бы «Кайло», — остроумный выпад незнакомца несколько испортило то, что, договорив, он неграциозно свалился в обморок.
Прихрамывая, Хакс подошёл к Фазме, сидящей на земле и бесцельно смотрящей в пространство, и сел рядом.
— Все шестеро.
— Андрасте упокой их души, — склонила она голову. — И мы были бы там же, если б не он.
Маг так и лежал без сознания, уже больше получаса. Похоже, сотворённое им пламя отняло последние силы, которые у него были. Хакс рассмотрел юношу повнимательнее. Чёрные волосы, выдающийся нос, торчащие уши, высокий, одет… в мантию с гербом Стражей.
— Совсем отступники распоясались, — лениво заметил Хакс, — под Стражей маскируются.
— Может, он и вправду Страж?
— А я — орлейская шпионка тогда. — Хакс вытащил мизерикорд и взвесил его в руке, раздумывая.
Глаза Фазмы расширились:
— Ты же не собираешься его убивать?!
— А что мне с ним делать? Он — явно отступник. Мы — храмовники. Вести мне его некуда, Круг уничтожен. Что я с ним должен сделать по уставу, а, Фазма?
— Он нас спас…
— Сегодня — спас, завтра — убьёт. Это маг, — устало обратил внимание на очевидное Хакс. — У тебя помрачение памяти, лейтенант? Тебе напомнить, что эти отродья устроили в нашем Круге неделю назад? Напомнить, где твои товарищи? — Он заметил, что повысил голос, и глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. — Ты готова повернуться к нему спиной?
Фазма не сдавалась:
— Он мог нас убить, если бы хотел, Хакс. Ты-то должен понимать, что силы у него бы на это хватило!
— Ах, какой благородный господин, — сплюнул Хакс. — Мне с ним обняться за это?
— Обниматься — не надо, убивать — не надо… Я бы его отпустила.
— Устав, — напомнил Хакс. — По уставу это наша обязанность.
— Что-то я не помню, чтобы в уставе было прописано убийство Стражей.
— Или кого-то, нацепившего герб Стража, Фазма.
Фазма искоса на него взглянула:
— Ты меня не убедил, командор. Со всем уважением.
Честно? Хаксу спорить не хотелось. После уничтожения Круга, после смерти почти всего отряда, ему просто хотелось попасть в Каленхад и забыть обо всём, как о страшном сне. Кроме того, как ни крути, в словах Фазмы был здравый смысл, хоть ему и трудно было это признать.
— Хорошо. Я доставлю его в Денерим, и пусть они разбираются, Страж он или кто. А ты отправляешься в Каленхад с письмом, которое я тебе дал, — Хакс поднял руку, заметив, что Фазма собирается возразить, — молча. Я не собираюсь рисковать ещё и тобой, я достаточно потерял, лейтенант.
Он откупорил флягу — не ту, заветную, на левом бедре, а просто флягу с водой — и плеснул магу в лицо. Тот застонал и приоткрыл глаза.
— Пойдёшь со мной в Денерим, — Хакс задумался, вспоминая имя мага, — Кайло. Кстати, я не удивлюсь, если филактерия у тебя, если и есть, то совершенно случайно с собой? Отдавай.
Кайло с трудом поднялся с земли, покачиваясь. Сощурившись, посмотрел на Хакса — видимо, оценивая собственные шансы сбежать. Затем, будто что-то решив, действительно вынул из кармана филактерию.
— А если я, скажем, не хочу?
— Тогда я имею право тебя убить.
Фазма нахмурилась, а вот Кайло отчего-то ухмыльнулся.
Солнце палило просто нещадно, и Хакс уже успел проклясть тот день, когда решил стать храмовником и носить эти архидемоновы доспехи. Задыхаясь, он с досадой смотрел, как Кайло легко шагает немного впереди — словно бы не Хакс его ведёт в Денерим, а совсем наоборот.
— Так зачем нам в Денерим? — Кайло, казалось, забавляла вся эта ситуация.
— Сдать тебя властям, конечно.
— И зачем властям Серый Страж?
Хакс пожал плечами:
— А вот они и выяснят, Страж ты или нет.
— Ты, командор, я смотрю, не очень любишь магов.
— А ты бы на моем месте их обожал, — тихо проворчал Хакс. То, что Кайло абсолютно не сопротивлялся, неизбежно наводило на мысль, что он таки действительно Страж, и Хакс не прав.
Кайло задумался, засунув в рот только что сорванную травинку:
— И что — то, что я иду с тобой совершенно добровольно, не наводит тебя на мысль, что я действительно Страж?
Хакс в который раз не мог отделаться от ощущения, что маг умеет читать мысли. Да нет — просто это был самый очевидный вывод, который только можно сделать.
— Ну допустим, я не прав. Но у тебя же должны быть какие-то дела… обязанности Стража. И почему же ты, например, не сбежишь?
Кайло покосился на него и ответил, не вынимая травинки изо рта:
— Да вот что-то не хочется. Просто. А почему же ты, например, меня не убьёшь?
Хакс вздохнул: его безмерно утомляла манера Кайло превращать каждый разговор в дуэль. Выпад-блок-рипост.
— Как бы тебе ни хотелось в это верить, Кайло, храмовники — не сборище маньяков. Я не собираюсь тебя убивать, не собирался с самого начала…
— Ага, — хмыкнул Кайло.
Точно — читает мысли. И прекрасно знает о том, как Хакс с Фазмой спорили о его судьбе.
— Не собирался с самого начала, — с нажимом повторил Хакс. Маги не умеют читать мысли. Это всё предрассудки. — Ты в своих Пустошах что-нибудь слышал о понятиях «правосудие» и «закон»?
— «В своих Пустошах»… Да я в них и не бывал. Вот опять ты меня считаешь отступником. Хотя я такого повода тебе не дал.
— А кто же ты? Маг, но не в Круге — загадка для трёхлетних! Ты ещё скажи, что не пользуешься магией крови, — скривился Хакс, — а я даже поверю. Ты, Кайло, наверное, добрый целитель, а в Круг не захотел возвращаться, потому что цвет штор не нравится, так?
Кайло, помрачнев, закатал рукава и сунул Хаксу под нос оба бледных запястья — ровная кожа, без единого пореза.
— Ещё вопросы будут?
Хакс пожал плечами и молча зашагал дальше. Это, в конце концов, ещё ничего не доказывало.
Две части виски — и одна лириума. Безотказное средство. Хакс отпил ещё из своей фляжки и, пристроив ее обратно на левое бедро, уставился в костёр. Искоса взглянул на Кайло: тот сидел совсем рядом, также глядя в костёр, и, судя по беспокойно сплетающимся пальцам, отчего-то нервничал. Хакс залюбовался тем, как отблески пламени играли на чёрных волосах, и задумался, не извиниться ли ему за сказанное ранее. Кайло и правда был далеко не самым худшим магом. Кажется, он не пытался убить Хакса. Кажется, он не пытался сбежать. Кажется…
Тут Кайло, будто набравшись храбрости, обернулся к нему и придвинулся ближе. Слишком близко. Настолько близко, что Хакс почувствовал его дыхание на своей щеке.
Это ещё что такое?..
— У тебя огненные волосы, Хакс, ты знаешь? — прошептал Кайло. — Жаркие-жаркие, ярче моего пламени.
— Да ты же сумасшедший, — фыркнул Хакс, схватив Кайло за воротник и в нерешительности застыв; он не мог понять, чего ему хочется — оттолкнуть зарвавшегося мага или прижать крепче к себе.
Кайло рассмеялся, будто опалив своим влажным дыханием неаккуратную щетину Хакса:
— А ты нет? Уж поверь, командор, сумасшедшего маг узнает и без общения с демонами. Ну? Так чего тебе хочется? Что ж ты меня не отталкиваешь?
«Сумасшедший».
Нет, Хакс не был новичком в играх с мужчинами. Очень даже нет. Но — на дороге, в поле, с магом, который наверняка хочет его убить? Не сошёл же Хакс в самом деле с ума.
Или сошёл?
Хакс притянул Кайло за воротник и впился в его податливые губы горячим, торопливым поцелуем, кусая его, слыша отчаянные стоны в ответ — кусая ещё раз, пока руки Кайло судорожно метались по его доспехам, тщетно пытаясь их снять. Хакс фыркнул, поняв, что задача эта Кайло явно не по силам, и отстранился, расстегивая доспех и отбрасывая его в сторону. Обнажённые веснушчатые руки немедленно покрылись мурашками от ночной прохлады, а может быть, от подступившего вожделения. Он потянулся к мантии Кайло, расстегнув и распахнув её.
Кайло перехватил его ладони и прижал к губам, глядя на него потемневшими от страсти глазами. Хакс, усмехнувшись, потянулся снова его поцеловать — прижавшись к нему всем телом, неторопливо спускаясь пальцами по обнажённому поджарому животу всё ниже и ниже, и, наконец, коснулся его члена.
Кайло всхлипнул, и руки его вцепились в плечи Хакса — так крепко, что наутро стоило бы ждать синяков. Хакс, успокаивающе поцеловав его в подбородок, прижал их члены друг к другу одной рукой и стал медленно двигать рукой вверх и вниз, наблюдая, как Кайло, закусив губу, подавался навстречу и выгибался, громко стонал, не в силах сдерживаться, когда Хакс провел большим пальцем по головке его члена, стирая выступившую каплю смазки.
Хакс двигал рукой в рваном ритме, хрипло и тяжело дыша; другой рукой он притянул Кайло ещё ближе к себе, до невозможности близко, вжимаясь в тепло чужого тела. Зажмурившись, он почувствовал, что осталось совсем недолго — и с громким стоном кончил, не останавливаясь, всё так же двигая рукой по чувствительной коже члена, размазывая по нему сперму, словно выплескивая все накопившееся за последние дни напряжение. Кайло, всхлипнув ещё раз, кончил вслед за ним — и тут же открыл глаза, испытующе глядя на старавшегося отдышаться Хакса.
Хакс немедленно почувствовал неловкость — за то, что не смог сдержаться, за проявленную слабость, за поцелуи. Не глядя на Кайло, он встал и начал облачаться в доспехи.
— Я… примерно так себе это и представлял, — Кайло, кажется, тоже чувствовал себя неловко.
— Представлял что — как ты вешаешься на храмовников?
— Мой первый раз, — Кайло отвернулся, и голос его стих.
Хакс замер. Да, это, пожалуй, объяснило бы безынициативность Кайло. Надо же. Но… собственно, и что? Хакс понятия не имел, как на это реагировать. Свой собственный первый раз — в казарме, со старшим по званию — он помнил смутно и уж точно никогда по этому поводу не испытывал особых переживаний. Он покосился на Кайло. Тот сидел не двигаясь и не глядя на Хакса. Обиделся, что ли?
Хакс не удивился бы, если бы так себя вела наутро девка из таверны. Но от мага… от Стража… от мужчины, в конце концов!.. Он ожидал чего-то более достойного.
— Что… что ты вообще обо всём этом думаешь? Ну, о том, что мы… — тёмные глаза настойчиво смотрели куда угодно, кроме лица собеседника.
«Что я, мать твою, думаю. Я, чтоб ты знал, думаю в последнее время исключительно о том, как бы окончательно не сойти с ума. Не знаю я. Не знаю».
— Это важно? — потянул время Хакс.
Выдающийся нос склонился ниже, из-под завесы тёмных волос донёсся вздох:
— Не особо. Пошли — если срежем через пещеры, к утру будем в Лотеринге.
Срезать через пещеры казалось отличной идеей — примерно такой же отличной, как и «ввосьмером добраться до Каленхада, выйдя из башни на ночь глядя». Хакс недовольно зарычал, узнав развилку — здесь они бывали уже трижды. Нужно было отвлечься, да и, кроме того, у него накопились вопросы.
— Так чего ты… ну, в смысле, со мной решил — почему?
— Стражи рано умирают, — пожал плечами Кайло, — а одинокие стражи — тем более. Вот я и… — он покраснел, — решил… может, это мой последний шанс, — конец фразы был почти неразличим, — и ещё я, кажется…
Грохот и крики порождений тьмы, встретившие их за очередным поворотом, не дали ему продолжить. Выругавшись, Хакс обнажил меч — и обмер: на них не спеша надвигался огромный рогатый огр. Вот, собственно, и всё. Тут даже магия не поможет. Краем глаза он заметил какое-то движение со стороны Кайло — тот зачем-то достал кинжал.
Кинжал?
— Ты что творишь?!
— Тебя спасаю, — сквозь зубы пробормотал Кайло и полоснул острым лезвием по запястью.
Кровавый туман закружился вихрем, Хакс успел увидеть очертания призванного демона, услышать грохот камней, обваливавшихся с потолка пещеры — а затем всё исчезло.
Когда он очнулся, уже светало. Застонав — всё тело ломило от боли — Хакс поднялся и осмотрелся. Он стоял снаружи от пещер — от бывших пещер, очевидно, поскольку завал намертво запечатал вход. И был Хакс совершенно один. Порывшись в карманах, он вытащил филактерию.
Причудливый сосуд, свисавший с намотанной на пальцы цепочки, насмешливо поблёскивал в рассветных лучах.
Направление?
Кровь молчала.
Молчала.
Это могло означать только одно: Кайло больше нет в живых.
С силой втянув воздух сквозь сжатые зубы, Хакс размахнулся и бросил сосуд на камни — хрустальный звон осколков, багровый всплеск.
«Что я думаю? Ты ведь знал, что именно я думаю, Архидемон тебя побери! Лучше меня знал, Кайло».
Зелёные отблески в небе зловеще клубились когтями невиданных зверей. Хакс, покачиваясь, неодобрительно посмотрел на них и захлопнул ставни.
Подошёл к столу и налил еще виски.
Ведь всё было хорошо когда-то. Круг. Храмовники. Ясная мораль. Служение обществу и всё такое. Церковь, опять же.
А потом всё пошло Архидемону под хвост. «Потом». Хакс старался не подавать виду, что для него это «потом» наступило куда раньше, чем для всех остальных.
Ещё где-то по пути к Денериму.
Он так и не спросил тогда. Много чего не спросил. Почему Кайло без вопросов пошёл с ним. Почему так хотел убедить его в своей невиновности. Почему… тогда, ночью — одно большое «почему».
И потом в пещерах. Тоже — почему.
В дверь постучали. На пороге стоял Каллен.
— Чего-то хотел? — невежливо осведомился Хакс.
— Поговорить. Наконец спросить, что с тобой творится с тех пор, как ты вернулся из Денерима.
Хакс пожал плечами:
— У меня всё в порядке.
— Люди, у которых «всё в порядке», не носят на цепочке осколки чьей-то филактерии, не разговаривают сами с собой в пустой комнате и не напиваются каждый день в стельку, Хакс. И я даже не упоминаю лириум.
Хм. Ну, может, он и прав. И что, собственно? Каллен не видит, что вокруг — конец света? Каждый справляется, как может. Хакс же ничего не говорит, когда сам Каллен каждое утро выходит из комнаты Геральда.
— Каллен? Иди в жопу. Доспехи вечером верну на склад квартирмейстеру.
— Вот так, значит? — Каллен устало потёр лоб, прикрыв глаза. — Ну что ж… Удачи тебе, Хакс.
Закрыв дверь перед носом Каллена, Хакс устало уселся на стул и посмотрел в пространство.
— Когда ты заключаешь Сделку с демоном, ты что-то просишь у него. Потому-то это и называется «Сделка», — глубокомысленно, хоть и не очень внятно, сообщил он кружащейся и расплывающейся в глазах пустой комнате.
Не дождавшись ответа, он продолжил:
— Что ты попросил тогда?
— Это важно? — насмешливо поинтересовался глубокий бархатный голос из ниоткуда.
— Не особо, — грустно улыбнулся Хакс. — Ты всё-таки вернулся ко мне.
— Нет.
— Нет?
— Я вернулся за тобой, — поправила Тень.
Читать на фикбуке
@темы: творчество, SW, Star wars, kylux
06:14
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 25 августа 2019
16:40
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
✔️Глава 1 (фикбук) (дайри)
✔️Глава 2 (фикбук) (дайри)
✔️Глава 3 (фикбук) (дайри)
✔️Глава 4 (фикбук) (дайри)
📇Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Глава 21
Глава 22
Глава 23
✔️Глава 2 (фикбук) (дайри)
✔️Глава 3 (фикбук) (дайри)
✔️Глава 4 (фикбук) (дайри)
📇Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Глава 20
Глава 21
Глава 22
Глава 23
@темы: переводы, творчество, SW, Star wars, kylux, Имперское сознание
Название: Имперское сознание
Бета: Efah
Оригинал: Empire State of Mind by TeamRedhead
Размер: макси. Глава 2 из 23.
Пейринг/Персонажи: Хакс/Бен Соло
Категория: слэш
Жанр: romance, hurt/comfort
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: У Этана Хакса есть пустой пентхаус, пристрастие к макиато (в котором он не признается) и весь мир у его ног. Он может купить что угодно - кроме одной-единственной вещи, которой ему не хватает.
У Бена есть: брошенный колледж, список психических диагнозов длиной в километр, токсичные родители-гомофобы, работа, которая ему не подходит, дом, который совсем не дом, и нет надежды на лучшее будущее. В самом деле, кто в здравом уме полюбит кого-то настолько сломленного и уродливого, как Бен Соло?
Список глав
Читать главу 2
Будильник зазвонил, как обычно, в шесть утра, и Бену понадобились все силы, чтобы протянуть руку и выключить его. Все было словно под водой: медленные движения, тяжелое и несговорчивое тело. В голове — каша из неторопливых мыслей; думать было настолько тяжело, что он чувствовал себя совершенно измотанным, даже еще не встав с постели. Тошнота волнами прокатилась по телу, заставив внутренности болезненно сжаться, пижама, пропитанная холодным потом, прилипала к коже в самых неожиданных местах. Он пожалел, что забыл что-нибудь съесть вечером перед приемом лекарств — тогда бы меньше тошнило, а так тошнота сегодня ощущалась еще сильнее, чем вчера. Он принимал литий уже больше года, мог бы и привыкнуть к тому, как он на него действует. А вот с кашей в голове, которой наградили его снотворные препараты, так просто не справишься, и она ему сейчас совсем не помогала. Путь от кровати до ванной казался бесконечным, и Бен не был уверен, что сможет преодолеть его без рвоты. Очень осторожно он дотянулся до тумбочки и схватил бутылку воды, которую всегда там держал; открыв её, сделал несколько небольших глотков, чувствуя, как отвратительное ощущение пульсации в животе становится более терпимым.
Каким-то чудом он добрался до душа, включил холодную воду, как можно холоднее — это было необходимо, он уже не раз засыпал в ванной — и начал быстро смывать с себя пот. Щетине на щеках — хоть и небольшой — предстояло подождать, пока он выпьет еще воды, позавтракает и примет утренние лекарства. Руки ужасно тряслись, он едва мог удержать флакон с шампунем. Бритье? Ну да, без слез он точно не обойдется. Ему и вправду стоило выпить побольше воды вчера.
Он потратил раздражающе много времени, пытаясь справиться с пуговицами темно-красной рубашки, а затем чуть не упал, пытаясь надеть носки, но в конце концов решил, что достаточно прилично одет, и направился на кухню. Лея готовила кофе, а раздраженное ворчание, доносившееся из небольшого кабинета дальше по коридору, подсказывало, что Хан снова потерял очки. Бен как раз подошел к холодильнику, чтобы достать один из своих маленьких стаканчиков йогурта, когда Лея, наливавшая на всех кофе, бросила на него взгляд.
— Ты же не собираешься пойти в этой рубашке на работу, я надеюсь, — сказала она.
Бен оглядел себя. Ему нравилось, как рубашка смотрелась в зеркале, но, возможно, он был не прав. Он знал, что никогда особо не разбирался в таких вещах.
— С-слишком темная? — спросил он, немного ссутулившись. — Я… я думал, что она выглядит нормально, но…
— Слишком темная для работы, — сказала мать, протягивая ему кофе. — Нейтральные цвета, Бен. Ты работаешь в офисе, а не в баре. Куда ты дел ту нежно-голубую, которую я тебе купила? Не полосатую, а другую.
— Кажется, она у меня в шкафу. Я пойду переоденусь. Извини.
— И белую футболку под нее, Бен. Не темную!
Он поспешил назад в свою комнату, на ходу снимая рубашку — скомкав и бросив ее в угол перед тем, как надеть ту, которую посоветовала ему мать. В этот раз он даже не удосужился посмотреть в зеркало — Лея разбиралась в одежде лучше него. Если она сказала, что так лучше, он не будет спорить. Не хочет же он, в конце концов, выглядеть как клоун. Он и так чувствовал себя на работе не в своей тарелке, с его ростом и общей неуклюжестью, и ему не нужно было еще больше причин выделяться. Когда он вернулся на кухню, Лея одобрительно кивнула, добавив:
— Тебе скоро нужно постричься. Волосы уже длинноваты.
Пообещав как можно скорее записаться к парикмахеру, Бен наконец приступил к завтраку. Он почти физически ощущал неодобрение Хана, который не считал стаканчик йогурта нормальной едой, а тем более нормальным завтраком. Впрочем, Хан ничего не сказал. Не было смысла что-то говорить: все равно Бен не смог бы завтракать чем-то другим. Если бы он попытался съесть что-нибудь более основательное, его бы стошнило или он бы мучился болью в животе весь день. Но совсем без еды литий принимать было нельзя, вот он и сидел, медленно поглощая детскую еду и уговаривая свой организм не бунтовать против нее. Он почти допил всю воду из бутылки, а кофе так и стоял почти нетронутый. С кофе придется подождать до того момента, когда он доберется до работы.
— О, кстати, я сегодня не приду на ужин, — сказал он, чувствуя, как сердце в груди ускоряет свой бег, предвкушая неизбежный допрос. — На работе будет… эм… вечеринка, и я сказал, что там буду, так что. Вот. Извините, что не сказал раньше — я немного забыл.
— Ты что, вправду собираешься напиться посреди недели? — с отвращением воскликнула потрясенная Лея. — Да с твоими лекарствами! Бен, ты же знаешь, что нельзя смешивать алкоголь со снотворными!
Бен согнулся на стуле и как мог избегал ее взгляда — а взгляд у Леи был пугающим и чуть ли не прожигающим насквозь.
— Я не буду напиваться! Просто составлю компанию коллегам. Т-ты же сама говорила, что мне нужно завести друзей. Я не буду пить, обещаю.
— Пьянствовать в какой-нибудь забегаловке — это теперь называется «завести друзей»? — съязвила Лея. Бен почувствовал себя маленьким и глупым. — В самом деле. Я думала, что лучше тебя воспитывала. Если твои коллеги хотят выглядеть идиотами, пожалуйста. Но от тебя я такого не ожидала.
Слова вонзились прямо в сердце, словно отравленный нож — как обычно. Бен больше не знал, как с этим справляться. Он принимал все слишком близко к сердцу. Оскорбления копились, наслаивались друг на друга, гнили внутри удушливым комом, пока он наконец не ломался, запираясь в ванной или в кладовке, пытаясь безуспешно справиться с паникой. Он ненавидел себя за глупость и слабость. Что бы он ни делал, он всегда был разочарованием для них, он это отлично знал — но постоянные напоминания были хуже всего.
— Я надеюсь, ты не собираешься провести вечер с каким-нибудь парнем, — присоединился к разговору Хан, — ты знаешь правила в этом доме. Хочешь куда-то пойти с коллегами? Хорошо. Один раз, так уж и быть, можно. Но если я узнаю, что ты был с парнем — ты здесь больше не живешь. Понятно?
Бен кивнул. Он до последнего надеялся, что Хан не вспомнит об этом правиле, потому что это все усложняло. Если бы никто о нем не напомнил, можно было бы притвориться, что правила и вовсе не было — но прямое указание не искать никого для секса? Тревога когтями вонзилась в грудь. Потому что никакой «вечеринки с коллегами» сегодня не было. Ну, то есть, может, и была, только Бена никто не приглашал. Они с ним даже почти не разговаривали — и он не мог их винить за это. В конце концов, он тоже с ними редко говорил. Просто старался делать свою работу без косяков, держа голову опущенной. Бен напомнил себе, что это его последний шанс.
И все же какая-то маленькая мятежная часть его сознания — та, которую он по мере сил пытался изничтожить — мечтала хоть о малой крупице свободы и приключениях, и сегодня он попытается эти приключения найти. Не в первый раз, конечно; но такая возможность подворачивалась ему так редко, что он просто не мог не воспользоваться ею. Черт с ними, с последствиями — ему просто необходимо было хоть ненадолго ощутить себя… нормальным человеком. Хоть на несколько часов в клубе, где обжимания с кем-нибудь безликим и безымянным могли закончиться минетом в темноте. Он давно потерял надежду, что кто-то захочет от него чего-нибудь большего. Опять же, он их не винил. Он-то знал, что он — ходячая катастрофа, но надежда… надежда не хотела умирать, и было бы лучше ее убить самому.
Хан довез его до работы — они не разрешали Бену водить машину из-за лекарств, а общественный транспорт, очевидно, был для людей попроще. Шел дождь. Бен любил дождь — он пах свежестью и чистотой, и капли приятно холодили лицо, а еще люди не просили его улыбаться. Он никогда не понимал, почему в солнечную погоду принято улыбаться весь день, как дурак, но он старался. Проблема заключалась в том, что он никогда особенно не любил свою улыбку — слишком кривую, слишком кривозубую, слишком глупую, слишком… неправильную. Он так и не научился улыбаться так, чтобы она не казалась натянутой. Улыбаться было сложно. Уже много лет ему не хотелось этого делать, но приходилось. Улыбки получались хорошо отрепетированными, как вежливые слова для клиентов: убедительными, но фальшивыми. Честно говоря, выходило у него не слишком хорошо.
Он повесил пиджак на предназначенный для него маленький крючок и сел за свой рабочий стол с чашкой кофе — на удивление хорошего. Его место было в углу опен-спейса, далеко от всех и всего, рядом с одной из тех ужасных офисных «типа пальм в горшке» кулером, который начинал булькать в случайные моменты времени, и кондиционером, который всегда дул слишком холодным воздухом прямо в шею. Окна отсюда было почти не видно, и Бен развесил на перегородке, отделявшей его стол от других, картинки с небом, облаками, кошками, а также несколько сделанных им самим фотографий природы Ирландии — из давнего путешествия с Ханом и Леей. То есть окружил себя позитивными, хорошими вещами, как советовала его бывший психотерапевт. «У тебя депрессия только потому, что ты сам так хочешь. Ты всегда можешь выбрать быть счастливым». А еще эта психотерапевт настаивала на том, чтобы Бен постоянно следил за своими эмоциями, поскольку слишком сильные эмоциональные потрясения могут вызвать маниакальную фазу. «Бен. Ты должен всегда об этом помнить». Он перестал ходить к этой су… женщине. И это стоило скандала, который ему устроили родители. Нынешнему психотерапевту было достаточно, чтобы он являлся к ней каждую неделю, демонстрируя, что не самоубился со времени их предыдущей встречи — и это был как раз тот объем психологической помощи, который Бен мог выдержать. После десяти с лишним лет общения со специалистами говорить было особо не о чем. Особенно после того, как он понял, что они все равно не слушают.
Бену его стол, в общем-то, нравился. Раньше ему доводилось работать в офисах и похуже, и совершенно точно он не собирался жаловаться, зная, что даже эта работа слишком хороша для него — неуклюжего проблемного неудачника, бросившего колледж. Он должен стараться не ставить под угрозу свое положение — потому что возможностей в его жизни оставалось так мало, что хотелось кричать.
Но это было непросто. Он постоянно находился на грани срыва, пытаясь вести себя как нормальный человек, тогда как на самом деле он не мог припомнить и дня, чтобы ему не приходилось сдерживать непрошеные слезы, не приходилось справляться с ужасной, разрушительной злостью, кипящей у самой поверхности сознания, готовой вырваться в ответ на невпопад сказанное слово. Это было хуже всего на свете — не доверять самому себе. Он неимоверно устал от этого.
Впрочем, у него было не так уж и много времени, чтобы задумываться об этом. Каждую минуту — с момента, как он включил компьютер, и до обеденного перерыва — ему приходилось отвечать на звонки, заполнять документы, бегать по всему офису с различными поручениями и решать технические проблемы, столь же привычные, как и телефонные звонки. Казалось, принтеры в отделе были одержимы какой-то злобной сущностью, питавшейся файлами, потому что время от времени документы не желали распечатываться, и никто не мог понять почему. Ну или же — иногда — они печатались на принтерах отдела продаж (двумя этажами выше, в другом конце здания). Сисадмины отчаялись с этим справиться, посоветовав посылать файлы на печать повторно и надеяться на лучшее. В такие дни, как сегодняшний, это, черт возьми, не помогало.
Обеденный перерыв всегда проходил одинаково; Бен сидел в одиночестве, пытаясь доесть свою порцию как можно быстрее, чтобы оставалось время покурить и немного успокоить вечно расшатанные нервы, прежде чем вернуться в офисную суету. Ему, что ни говори, нужно было поменьше курить, но он никак не мог заставить себя это сделать — короткие перекуры были единственным, что спасало его от нервного срыва. Сегодня после обеда он был вынужден стенографировать встречу с важным клиентом, а это всегда заставляло его сильно нервничать. Не то чтобы он хорошо умел стенографировать, и обычно ему удавалось этого избежать, но сегодня в отделе не хватало нескольких сотрудников, и Бен был единственным, кто мог выполнить это задание. Проблема была в том, что он слишком беспокоился, как бы все сделать правильно и ничего не забыть записать, и не перепутать что-нибудь. В такие моменты он зачастую выглядел пугающе и мрачно, хотя на самом деле он всего лишь забывал натянуть на лицо нейтральное выражение — когда был слишком сосредоточен. Бен даже подумал, не принять ли успокоительное, но у него оставалось не так уж много таблеток, и он забыл попросить у доктора новый рецепт, так что он решил этого не делать. Вдруг эти таблетки понадобятся ему позже.
***
Когда Бен вошел в клуб «Эдем» — вечером, в начале восьмого — тот уже наполнялся людьми. Ожидая открытия клуба, он воспользовался возможностью закончить некоторые дела, на которые не хватило времени вчера. В конце концов, околачиваться возле закрытых дверей было бы слишком даже для него. Да и если бы его кто-нибудь там увидел и рассказал Хану и Лее, они пришли бы в ярость. Он знал, что они редко бросались пустыми угрозами, и честно говоря, то, что они до сих пор его не выгнали, было настоящим чудом: казалось, что его единственным талантом было все портить, находя для этого все новые, особо эффектные пути. Впрочем, после того, что случилось в колледже, они были абсолютно уверены, что он совершенно не в состоянии заботиться о себе. О том происшествии ему не хотелось вспоминать — хватало и того, что шрамы до сих пор были заметны.
Он уселся на белый кожаный барный стул и окинул взглядом остальных посетителей. Некоторые из них — Бен не помнил имен — были всегда не против пообжиматься в темноте. От некоторых других стоило держаться подальше. Он также заметил несколько новых лиц в толпе. И правда — нужно было найти какой-то способ выбираться на волю почаще. Когда он был здесь в последний раз? Шесть месяцев назад? Семь? Было нелегко вспомнить, вечно затуманенный разум не вполне постигал концепцию времени — что всегда безмерно раздражало Хана.
Бармен, жизнерадостный мужчина лет сорока, подошел к Бену, полируя стакан подолом рубашки.
— Ну привет, — улыбнулся он, — давненько тебя здесь не было видно. Что подать?
— Пока только колу, — Бен слабо улыбнулся в ответ. Было приятно, что его узнали. Помогало почувствовать себя нормальным человеком. — Обычную, если можно, и без льда.
— Конечно! — Бармен быстро налил колу в стакан, поставил его на стол и уселся рядом. — Посижу, пока можно, — улыбнулся он. — Видит бог, мне уже не двадцать лет. Ну и как дела? Ты что-то сегодня выглядишь расстроенным.
Бен пожал плечами. Он знал, что бармен спрашивает только потому, что работа такая, да и если бы ему даже действительно было интересно, Бен не желал никого грузить своими проблемами.
— Просто… просто жизнь такая, — он надеялся, что его улыбка выглядит нормально, а не так, будто он хочет кому-нибудь голову откусить. — Работа в последнее время особенно напряженная… Ну ты знаешь, как оно бывает.
— А то! — дружелюбно рассмеялся бармен, похлопав его по плечу. Бен с трудом сумел удержаться от дрожи — нормальная реакция на физический контакт представляла для него еще одну проблему. — Но у тебя, по крайней мере, есть работа! Это, черт побери, настоящее чудо в наши дни и в твоем возрасте!
Бен не мог не согласиться — как бы он ни ненавидел свою работу, он был рад, что она у него есть. Безработная жизнь приводила его в плохое состояние… очень плохое. Существование было гораздо проще, когда голова была постоянно занята мыслями о работе, и не оставалось времени на то, чтобы сосредоточиться на собственных чувствах. Его психотерапевт говорила, что это нездоровая ситуация, что он очень близок к выгоранию — но Бен решил ее не слушать, потому что, хоть и знал, что она права, у него не получалось думать о таком далеком будущем. Он никогда не планировал больше чем на неделю вперед, да и то приходилось прибегать к помощи нескольких календарей, записок и напоминалок на телефоне и компьютере — как, черт возьми, он должен, по ее мнению, задуматься о месяцах или даже годах?
Он еще немного поболтал с барменом, пока другие посетители не потребовали обслуживания. Это было как раз кстати — Бен не очень-то любил светские беседы, к тому же сейчас он хотел, чтобы ему дали спокойно осмотреться и поискать парней, с которыми можно начать разговор. А может, ему повезет, и такой парень подойдет к нему первым. Тогда не придется в ужасе ждать отказа после того, как он соберет всю свою храбрость и подойдет к кому-нибудь.
После пары часов бесцельной болтовни и рисования на салфетках Бен, наконец, немного расслабился. Он так и не рискнул заказать что-нибудь алкогольное, помня, что ему еще предстоит принять снотворное, когда он вернется домой. Это могло закончиться ужасно, так что, как бы ему ни хотелось выпить пива или сидра, он предпочел колу.
За угловым столиком он заметил мужчину, явно с интересом поглядывающего на него. Этот мужчина неплохо выглядел — старше Бена, но с приятным лицом, небольшой сединой в волосах и весьма прилично одетый. Расхрабрившись, Бен улыбнулся ему, приподняв стакан в шутливом тосте. Мужчина ухмыльнулся в ответ и, не теряя времени, жестом пригласил Бена за свой столик. Глубоко вздохнув, немного успокоившись и заказав еще одну колу, Бен именно так и поступил. Плюхнувшись на мягкий диван рядом с незнакомцем, он постарался не покраснеть под его изучающим взглядом.
— Привет, красавчик, — сказал мужчина, — я Ник.
— Бен.
— Бен, да? Это как Бенджамин?
Бен покачал головой:
— Бенедетто.
— Бенедетто, — произнес Ник нараспев и снова ухмыльнулся, в глазах его плясали игривые огоньки, — мне нравится. Расскажи-ка мне, Бен, как вышло, что такой милашка, как ты, сидит в одиночестве?
Бен пожал плечами. Он ненавидел эти разговоры, это хождение вокруг да около. Они оба знали, чего они ищут — так почему бы не перейти сразу к делу?
— Я, ну, я обычно не связываюсь с отношениями. Предпочитаю свободу, — это было наглой ложью, но он годами отвечал именно так и все еще надеялся, что однажды эти слова перестанут жечь язык, словно кислота.
Они немного поговорили, Ник постоянно улыбался ему, трогал его руки, бедра, поглаживал щеки и волосы — он даже смог убедить Бена выпить с ним пива. «Это же всего один стакан, ничего не случится», — сказал он. Потом Бену захотелось в уборную, и по дороге туда он решил, что оно того не стоит. Что-то с Ником было не так — что-то в его глазах совсем не соответствовало всему остальному, и Бен не собирался на своей шкуре узнавать, что именно. Тем не менее, когда он вернулся, Ник продолжил общение с ним, полностью игнорируя попытки Бена завершить разговор, а через какое-то время Бен почувствовал себя… странно. Будто одурманенным. Мир расплывался перед глазами, а движения стало трудно координировать. Казалось, он не мог заставить себя что-либо сделать, не мог подняться и уйти — словно его мозг больше не управлял конечностями, да и самим собой. Все было нечетко, искажено — голоса звучали будто через металлическую банку. Часть его разума, которая еще не отключилась, вдруг поняла, что именно произошло. Эта сволочь Ник что-то подмешал в пиво, которым угостил его. Бен знал, что нужно срочно уходить, но встать с дивана было невозможно.
Ему удалось, наконец, подняться — и он, несомненно, свалился бы на пол, если бы в тот момент мимо не проходил замечательный, добрый бармен (видимо, возвращавшийся с перекура). Бармен поддержал Бена за плечо, крепко приобняв, чтобы он не упал, и внимательно осмотрел его.
— Парень, ты в порядке?
Бен покачал головой, пытаясь сказать, что он совершенно точно не в порядке.
— Не волнуйся, я помогу. Обопрись на меня.
— Он просто многовато выпил, — Ник тоже поднялся на ноги, — давай-ка я его домой отвезу.
— Этот парень не пил, — не согласился бармен, — он заказал сегодня пять стаканов колы и только один бокал пива, который ты ему принес. Так что заткнись, извращенец, пока я не вызвал полицию.
— Да что я сделал-то?
— Чувак, честное слово, ты думал, я не заметил, как ты ему что-то подсыпал? Я тут работаю уже двадцать чертовых лет, я знаю, как это выглядит. А теперь выметайся из моего бара, иначе пожалеешь!
С этими словами бармен бережно повел Бена в подсобку, все время успокаивающе с ним разговаривая. Там он помог Бену лечь на диван, а затем принес ему стакан воды и попросил вышибал разобраться с мудаком, который его довел до такого состояния. Бен с благодарностью принял стакан, но с трудом смог его удержать — бармену пришлось ему помочь.
Бен чувствовал себя так, будто в любой момент может заплакать — его переполняли беспомощность и стыд. Если бы он мог, он бы заполз под одеяло и там бы и остался. На год. Или на четыре.
— Послушай, парень, — бармен нежно потряс его за плечи, чтобы он не заснул окончательно, — я достану твой телефон, ладно? Позвоню кому-нибудь, чтобы тебя забрали. Ты не против? Я не собираюсь тебя лапать или что-то такое.
Бен был очень даже против. Единственными, кому бармен мог позвонить, были Хан и Лея, и это бы означало, что у Бена возникли бы очень серьезные проблемы. Мягко говоря. Но он не мог заставить себя говорить — язык лежал во рту бесполезной тряпкой, и никаких звуков издавать не получалось. Бармен вытащил телефон из его кармана. Становилось все труднее не засыпать — Бен будто сквозь вату слышал, как бармен нервно расхаживает по подсобке, ожидая, пока кто-нибудь возьмет трубку.
Прошло пять минут — а может, два часа, Бен не мог сказать — и он услышал знакомые громкие тяжелые шаги Хана, который словно бы хотел, чтобы все знали о его приближении. Бармен что-то объяснял ему — что-то про то, что Бен не был пьян, что это не его вина. Добрый человек, этот бармен. Жаль, что Хану и Лее на это будет наплевать.
Бармен и Хан подняли Бена на ноги, и Хан потащил его в машину. Бен расположился на заднем сиденье, не в состоянии даже сесть ровно, и прислушался к разговору. Хан надел свою дружелюбную маску: «Все будет хорошо», и «Спасибо, что позвонили», и «Слава богу, что он не лежит в какой-нибудь канаве». Бен завидовал отцу — он всегда хотел быть способным так же играть на публику. Все было бы намного проще, если бы он мог притворяться, что ему не хочется содрать с себя кожу каждый раз, когда с ним кто-нибудь заговаривает.
Поездка до дома была тихой, Хан не отрывал глаз от дороги, а Бен цеплялся за тот маленький кусочек сознания, который еще бодрствовал — и которого было достаточно, чтобы почувствовать напряжение, царившее в машине. Ему даже не нужно было смотреть на Хана, чтобы знать, как напряжена его челюсть, как прищурены глаза, как сильно он сжимает руль — даже в своем нынешнем состоянии Бен чувствовал, как от отца волнами расходится ярость.
Дома же от тишины не осталось и следа. Хан начал самую, пожалуй, худшую тираду о недостатках Бена — даже хуже, чем когда Бен угодил в больницу в последний раз. Список казался бесконечным, а голос все повышался, а затем Лея, конечно же, присоединилась к разговору. Ей не нужно было кричать, о нет. Она почти никогда не повышала голос, ей это было не нужно. Яда в ее словах было больше, чем в зубах всей популяции гремучих змей, и Бен даже не пытался как-то защититься. Он позволил им довести себя до спальни, раздеть и уложить в кровать — и все это под непрекращающийся пассивно-агрессивный монолог Леи. Последнее, что он услышал перед тем, как провалился в тяжелый сон, были слова Хана о том, что они сыты по горло им и его постоянными выходками. Что их терпение на исходе, что Бен не оставляет им выбора, кроме как принять радикальные меры.
***
Бен проснулся уже после десяти утра. Он чувствовал себя отвратительно, в висках пульсировала острая боль, конечности налились свинцом, а в животе клубилась привычная тошнота. Размышляя логически, тошноты у него не должно было быть, так как он не принял вчера литий, но по какой-то причине ощущение, что его вот-вот стошнит, казалось еще реальнее, чем обычно. Его и стошнило — он едва успел добежать до ванной. Шатаясь, он добрел обратно до кровати и, только сев на нее, заметил свою большую спортивную сумку с вещами.
Значит, на этот раз все было взаправду. Его выгоняли из дома.
Они так часто угрожали этим, что он почти поверил, что угрозы были пустыми. Почти. Он обнаружил, что не чувствует удивления, шока или даже паники — лишь смирение. Он знал, что не сможет никак повлиять на их решение, так что и пытаться не стоило. В конце концов, он ждал этого момента годами и более или менее подготовился. Он знал адреса нескольких приютов, он всегда очень бережно обращался с деньгами — так что он будет в порядке, хотя бы первое время. Самой большой проблемой станут лекарства. Теперь ему придется больше тратить на еду и вообще чтобы выжить — и на длинный список лекарств денег почти не будет оставаться. Он вздохнул. Проблемы нужно решать по мере поступления. Во всяком случае, лития хватит еще на неделю. Но когда он закончится, с этим ничего нельзя будет поделать — потому что Бен совершенно точно не сможет себе позволить очередного визита к психотерапевту.
С тяжелым сердцем он поднялся и оделся в то, в чем был вчера (только эта одежда и осталась неупакованной). По крайней мере, кто-то позаботился о том, чтобы ее проветрить, и она больше не воняла выпивкой и табачным дымом. В доме стояла тишина — не такая, как будто было безлюдно, скорее, будто кто-то ждал его внизу. Что ж, лучше покончить с этим побыстрее: чем больше он медлит, тем хуже это обернется, особенно если он заставит ждать Лею.
Тут ему пришлось снова бежать в ванную, где его опять вырвало.
Кислота обжигала рот, и как только желудок перестал конвульсивно сжиматься, Бен поднялся на ноги и тщательно прополоскал рот водой с каплей зубной пасты Хана — его собственной зубной пасты в ванной не было. Они действительно упаковали все его вещи, которые нашли, ясно давая понять, что больше он здесь не живет. Забавно, насколько красноречиво выглядели подобные мелочи. Чувствуя себя слабым, как только что вылупившийся цыпленок, он поднял сумку и отправился вниз. Все его пожитки, как оказалось, уместились в одну большую спортивную сумку; трудно представить себе более жалкое зрелище. Он поставил сумку у двери кухни, где его действительно ожидала Лея — сидя за столом, с ледяным взглядом и презрительно сжатыми губами.
— Я хочу, чтобы ты отдал мне ключи, — начала она, — с меня и твоего отца хватит твоей неблагодарности. Мы потакали твоим выходкам много лет, достаточно! Я ужасно разочарована в тебе, Бен. Мы дали тебе тысячу шансов. Частная школа, когда с обычной не сложилось, хороший колледж — все что угодно. А ты что сделал? А? Бросил колледж, не можешь удержаться ни на одной работе и даже не в состоянии соблюдать правила этого дома — за проживание в котором ты, между прочим, не платишь — и честно говоря, я вообще не могу понять, как так получилось, что у меня родился кто-то вроде тебя. Твой отец прав — ты слишком похож на деда, и посмотри, что с ним стало, Бен! Побирался на улице, как и ты теперь. И все потому, что он не мог взять себя в руки и стать нормальным человеком. Художник! — фыркнула Лея. — Лень и эгоизм, вот что это такое. И ты совсем как он. Тот же эгоизм, то же слабоволие. Ну так вот — не в этом доме. Ключи — и уходи. Я теперь за тебя не отвечаю, с меня достаточно.
Бен знал, что, когда Лея в таком настроении, ее не стоит прерывать, пока она не выдохнется. Глотая предательски выступившие слезы, ссутулившись еще больше, он просто ждал, когда она закончит монолог. Затем он молча отцепил ключи от маленькой цепочки и положил их на стол. Вдруг он ощутил нехватку воздуха, нужно было срочно покинуть этот дом — прямо сейчас. Уйти, пока он не сломался — он не мог позволить ей одержать эту победу. Если он что-то и понял за свои двадцать пять лет, так это то, что Лея была как собака с костью — дай ей уцепиться, и она ни за что не отпустит, пока ничего не останется. И чем больше Бен сопротивлялся, тем хуже это было; но совсем невыносимо становилось, когда он, наконец, ломался и заливался слезами — когда у нее прямо перед глазами было доказательство, что он не может выдержать «немного критики». Каждый раз она говорила, что он похож на то недоразумение, которое у нее было вместо отца, похож на человека, который не смог о себе позаботиться, вернувшись с войны, и в конце концов оказался на улице — в инвалидном кресле и все такое — и они больше не видели его до самых его похорон. «Стать как дед» было самым худшим преступлением Бена, и проблема была в том, что он понятия не имел, как этого избежать! Критерии постоянно менялись, с каждой новой ситуацией, пока Бен не уверился, что никогда не сможет поступить правильно — потому что как можно играть по правилам, если само твое существование идет с ними вразрез?
Не проронив ни слова, он развернулся, вышел в коридор, надел куртку и обулся. Он даже не окинул дом последним взглядом, прежде чем закинуть сумку на плечо и выйти. Стук закрывшейся двери — неловкий, слишком быстрый щелчок замка за его спиной — все это звучало до ужаса окончательно. Бен дошел до укромного уголка в конце улицы за минимаркетом, ноги его подкосились, и он, приземлившись на какие-то пустые деревянные ящики, заплакал.
Вот, значит, как.
Жизнь Бена официально разваливалась на куски.
Читать на фикбуке
Бета: Efah
Оригинал: Empire State of Mind by TeamRedhead
Размер: макси. Глава 2 из 23.
Пейринг/Персонажи: Хакс/Бен Соло
Категория: слэш
Жанр: romance, hurt/comfort
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: У Этана Хакса есть пустой пентхаус, пристрастие к макиато (в котором он не признается) и весь мир у его ног. Он может купить что угодно - кроме одной-единственной вещи, которой ему не хватает.
У Бена есть: брошенный колледж, список психических диагнозов длиной в километр, токсичные родители-гомофобы, работа, которая ему не подходит, дом, который совсем не дом, и нет надежды на лучшее будущее. В самом деле, кто в здравом уме полюбит кого-то настолько сломленного и уродливого, как Бен Соло?
Список глав
Читать главу 2
Будильник зазвонил, как обычно, в шесть утра, и Бену понадобились все силы, чтобы протянуть руку и выключить его. Все было словно под водой: медленные движения, тяжелое и несговорчивое тело. В голове — каша из неторопливых мыслей; думать было настолько тяжело, что он чувствовал себя совершенно измотанным, даже еще не встав с постели. Тошнота волнами прокатилась по телу, заставив внутренности болезненно сжаться, пижама, пропитанная холодным потом, прилипала к коже в самых неожиданных местах. Он пожалел, что забыл что-нибудь съесть вечером перед приемом лекарств — тогда бы меньше тошнило, а так тошнота сегодня ощущалась еще сильнее, чем вчера. Он принимал литий уже больше года, мог бы и привыкнуть к тому, как он на него действует. А вот с кашей в голове, которой наградили его снотворные препараты, так просто не справишься, и она ему сейчас совсем не помогала. Путь от кровати до ванной казался бесконечным, и Бен не был уверен, что сможет преодолеть его без рвоты. Очень осторожно он дотянулся до тумбочки и схватил бутылку воды, которую всегда там держал; открыв её, сделал несколько небольших глотков, чувствуя, как отвратительное ощущение пульсации в животе становится более терпимым.
Каким-то чудом он добрался до душа, включил холодную воду, как можно холоднее — это было необходимо, он уже не раз засыпал в ванной — и начал быстро смывать с себя пот. Щетине на щеках — хоть и небольшой — предстояло подождать, пока он выпьет еще воды, позавтракает и примет утренние лекарства. Руки ужасно тряслись, он едва мог удержать флакон с шампунем. Бритье? Ну да, без слез он точно не обойдется. Ему и вправду стоило выпить побольше воды вчера.
Он потратил раздражающе много времени, пытаясь справиться с пуговицами темно-красной рубашки, а затем чуть не упал, пытаясь надеть носки, но в конце концов решил, что достаточно прилично одет, и направился на кухню. Лея готовила кофе, а раздраженное ворчание, доносившееся из небольшого кабинета дальше по коридору, подсказывало, что Хан снова потерял очки. Бен как раз подошел к холодильнику, чтобы достать один из своих маленьких стаканчиков йогурта, когда Лея, наливавшая на всех кофе, бросила на него взгляд.
— Ты же не собираешься пойти в этой рубашке на работу, я надеюсь, — сказала она.
Бен оглядел себя. Ему нравилось, как рубашка смотрелась в зеркале, но, возможно, он был не прав. Он знал, что никогда особо не разбирался в таких вещах.
— С-слишком темная? — спросил он, немного ссутулившись. — Я… я думал, что она выглядит нормально, но…
— Слишком темная для работы, — сказала мать, протягивая ему кофе. — Нейтральные цвета, Бен. Ты работаешь в офисе, а не в баре. Куда ты дел ту нежно-голубую, которую я тебе купила? Не полосатую, а другую.
— Кажется, она у меня в шкафу. Я пойду переоденусь. Извини.
— И белую футболку под нее, Бен. Не темную!
Он поспешил назад в свою комнату, на ходу снимая рубашку — скомкав и бросив ее в угол перед тем, как надеть ту, которую посоветовала ему мать. В этот раз он даже не удосужился посмотреть в зеркало — Лея разбиралась в одежде лучше него. Если она сказала, что так лучше, он не будет спорить. Не хочет же он, в конце концов, выглядеть как клоун. Он и так чувствовал себя на работе не в своей тарелке, с его ростом и общей неуклюжестью, и ему не нужно было еще больше причин выделяться. Когда он вернулся на кухню, Лея одобрительно кивнула, добавив:
— Тебе скоро нужно постричься. Волосы уже длинноваты.
Пообещав как можно скорее записаться к парикмахеру, Бен наконец приступил к завтраку. Он почти физически ощущал неодобрение Хана, который не считал стаканчик йогурта нормальной едой, а тем более нормальным завтраком. Впрочем, Хан ничего не сказал. Не было смысла что-то говорить: все равно Бен не смог бы завтракать чем-то другим. Если бы он попытался съесть что-нибудь более основательное, его бы стошнило или он бы мучился болью в животе весь день. Но совсем без еды литий принимать было нельзя, вот он и сидел, медленно поглощая детскую еду и уговаривая свой организм не бунтовать против нее. Он почти допил всю воду из бутылки, а кофе так и стоял почти нетронутый. С кофе придется подождать до того момента, когда он доберется до работы.
— О, кстати, я сегодня не приду на ужин, — сказал он, чувствуя, как сердце в груди ускоряет свой бег, предвкушая неизбежный допрос. — На работе будет… эм… вечеринка, и я сказал, что там буду, так что. Вот. Извините, что не сказал раньше — я немного забыл.
— Ты что, вправду собираешься напиться посреди недели? — с отвращением воскликнула потрясенная Лея. — Да с твоими лекарствами! Бен, ты же знаешь, что нельзя смешивать алкоголь со снотворными!
Бен согнулся на стуле и как мог избегал ее взгляда — а взгляд у Леи был пугающим и чуть ли не прожигающим насквозь.
— Я не буду напиваться! Просто составлю компанию коллегам. Т-ты же сама говорила, что мне нужно завести друзей. Я не буду пить, обещаю.
— Пьянствовать в какой-нибудь забегаловке — это теперь называется «завести друзей»? — съязвила Лея. Бен почувствовал себя маленьким и глупым. — В самом деле. Я думала, что лучше тебя воспитывала. Если твои коллеги хотят выглядеть идиотами, пожалуйста. Но от тебя я такого не ожидала.
Слова вонзились прямо в сердце, словно отравленный нож — как обычно. Бен больше не знал, как с этим справляться. Он принимал все слишком близко к сердцу. Оскорбления копились, наслаивались друг на друга, гнили внутри удушливым комом, пока он наконец не ломался, запираясь в ванной или в кладовке, пытаясь безуспешно справиться с паникой. Он ненавидел себя за глупость и слабость. Что бы он ни делал, он всегда был разочарованием для них, он это отлично знал — но постоянные напоминания были хуже всего.
— Я надеюсь, ты не собираешься провести вечер с каким-нибудь парнем, — присоединился к разговору Хан, — ты знаешь правила в этом доме. Хочешь куда-то пойти с коллегами? Хорошо. Один раз, так уж и быть, можно. Но если я узнаю, что ты был с парнем — ты здесь больше не живешь. Понятно?
Бен кивнул. Он до последнего надеялся, что Хан не вспомнит об этом правиле, потому что это все усложняло. Если бы никто о нем не напомнил, можно было бы притвориться, что правила и вовсе не было — но прямое указание не искать никого для секса? Тревога когтями вонзилась в грудь. Потому что никакой «вечеринки с коллегами» сегодня не было. Ну, то есть, может, и была, только Бена никто не приглашал. Они с ним даже почти не разговаривали — и он не мог их винить за это. В конце концов, он тоже с ними редко говорил. Просто старался делать свою работу без косяков, держа голову опущенной. Бен напомнил себе, что это его последний шанс.
И все же какая-то маленькая мятежная часть его сознания — та, которую он по мере сил пытался изничтожить — мечтала хоть о малой крупице свободы и приключениях, и сегодня он попытается эти приключения найти. Не в первый раз, конечно; но такая возможность подворачивалась ему так редко, что он просто не мог не воспользоваться ею. Черт с ними, с последствиями — ему просто необходимо было хоть ненадолго ощутить себя… нормальным человеком. Хоть на несколько часов в клубе, где обжимания с кем-нибудь безликим и безымянным могли закончиться минетом в темноте. Он давно потерял надежду, что кто-то захочет от него чего-нибудь большего. Опять же, он их не винил. Он-то знал, что он — ходячая катастрофа, но надежда… надежда не хотела умирать, и было бы лучше ее убить самому.
Хан довез его до работы — они не разрешали Бену водить машину из-за лекарств, а общественный транспорт, очевидно, был для людей попроще. Шел дождь. Бен любил дождь — он пах свежестью и чистотой, и капли приятно холодили лицо, а еще люди не просили его улыбаться. Он никогда не понимал, почему в солнечную погоду принято улыбаться весь день, как дурак, но он старался. Проблема заключалась в том, что он никогда особенно не любил свою улыбку — слишком кривую, слишком кривозубую, слишком глупую, слишком… неправильную. Он так и не научился улыбаться так, чтобы она не казалась натянутой. Улыбаться было сложно. Уже много лет ему не хотелось этого делать, но приходилось. Улыбки получались хорошо отрепетированными, как вежливые слова для клиентов: убедительными, но фальшивыми. Честно говоря, выходило у него не слишком хорошо.
Он повесил пиджак на предназначенный для него маленький крючок и сел за свой рабочий стол с чашкой кофе — на удивление хорошего. Его место было в углу опен-спейса, далеко от всех и всего, рядом с одной из тех ужасных офисных «типа пальм в горшке» кулером, который начинал булькать в случайные моменты времени, и кондиционером, который всегда дул слишком холодным воздухом прямо в шею. Окна отсюда было почти не видно, и Бен развесил на перегородке, отделявшей его стол от других, картинки с небом, облаками, кошками, а также несколько сделанных им самим фотографий природы Ирландии — из давнего путешествия с Ханом и Леей. То есть окружил себя позитивными, хорошими вещами, как советовала его бывший психотерапевт. «У тебя депрессия только потому, что ты сам так хочешь. Ты всегда можешь выбрать быть счастливым». А еще эта психотерапевт настаивала на том, чтобы Бен постоянно следил за своими эмоциями, поскольку слишком сильные эмоциональные потрясения могут вызвать маниакальную фазу. «Бен. Ты должен всегда об этом помнить». Он перестал ходить к этой су… женщине. И это стоило скандала, который ему устроили родители. Нынешнему психотерапевту было достаточно, чтобы он являлся к ней каждую неделю, демонстрируя, что не самоубился со времени их предыдущей встречи — и это был как раз тот объем психологической помощи, который Бен мог выдержать. После десяти с лишним лет общения со специалистами говорить было особо не о чем. Особенно после того, как он понял, что они все равно не слушают.
Бену его стол, в общем-то, нравился. Раньше ему доводилось работать в офисах и похуже, и совершенно точно он не собирался жаловаться, зная, что даже эта работа слишком хороша для него — неуклюжего проблемного неудачника, бросившего колледж. Он должен стараться не ставить под угрозу свое положение — потому что возможностей в его жизни оставалось так мало, что хотелось кричать.
Но это было непросто. Он постоянно находился на грани срыва, пытаясь вести себя как нормальный человек, тогда как на самом деле он не мог припомнить и дня, чтобы ему не приходилось сдерживать непрошеные слезы, не приходилось справляться с ужасной, разрушительной злостью, кипящей у самой поверхности сознания, готовой вырваться в ответ на невпопад сказанное слово. Это было хуже всего на свете — не доверять самому себе. Он неимоверно устал от этого.
Впрочем, у него было не так уж и много времени, чтобы задумываться об этом. Каждую минуту — с момента, как он включил компьютер, и до обеденного перерыва — ему приходилось отвечать на звонки, заполнять документы, бегать по всему офису с различными поручениями и решать технические проблемы, столь же привычные, как и телефонные звонки. Казалось, принтеры в отделе были одержимы какой-то злобной сущностью, питавшейся файлами, потому что время от времени документы не желали распечатываться, и никто не мог понять почему. Ну или же — иногда — они печатались на принтерах отдела продаж (двумя этажами выше, в другом конце здания). Сисадмины отчаялись с этим справиться, посоветовав посылать файлы на печать повторно и надеяться на лучшее. В такие дни, как сегодняшний, это, черт возьми, не помогало.
Обеденный перерыв всегда проходил одинаково; Бен сидел в одиночестве, пытаясь доесть свою порцию как можно быстрее, чтобы оставалось время покурить и немного успокоить вечно расшатанные нервы, прежде чем вернуться в офисную суету. Ему, что ни говори, нужно было поменьше курить, но он никак не мог заставить себя это сделать — короткие перекуры были единственным, что спасало его от нервного срыва. Сегодня после обеда он был вынужден стенографировать встречу с важным клиентом, а это всегда заставляло его сильно нервничать. Не то чтобы он хорошо умел стенографировать, и обычно ему удавалось этого избежать, но сегодня в отделе не хватало нескольких сотрудников, и Бен был единственным, кто мог выполнить это задание. Проблема была в том, что он слишком беспокоился, как бы все сделать правильно и ничего не забыть записать, и не перепутать что-нибудь. В такие моменты он зачастую выглядел пугающе и мрачно, хотя на самом деле он всего лишь забывал натянуть на лицо нейтральное выражение — когда был слишком сосредоточен. Бен даже подумал, не принять ли успокоительное, но у него оставалось не так уж много таблеток, и он забыл попросить у доктора новый рецепт, так что он решил этого не делать. Вдруг эти таблетки понадобятся ему позже.
Когда Бен вошел в клуб «Эдем» — вечером, в начале восьмого — тот уже наполнялся людьми. Ожидая открытия клуба, он воспользовался возможностью закончить некоторые дела, на которые не хватило времени вчера. В конце концов, околачиваться возле закрытых дверей было бы слишком даже для него. Да и если бы его кто-нибудь там увидел и рассказал Хану и Лее, они пришли бы в ярость. Он знал, что они редко бросались пустыми угрозами, и честно говоря, то, что они до сих пор его не выгнали, было настоящим чудом: казалось, что его единственным талантом было все портить, находя для этого все новые, особо эффектные пути. Впрочем, после того, что случилось в колледже, они были абсолютно уверены, что он совершенно не в состоянии заботиться о себе. О том происшествии ему не хотелось вспоминать — хватало и того, что шрамы до сих пор были заметны.
Он уселся на белый кожаный барный стул и окинул взглядом остальных посетителей. Некоторые из них — Бен не помнил имен — были всегда не против пообжиматься в темноте. От некоторых других стоило держаться подальше. Он также заметил несколько новых лиц в толпе. И правда — нужно было найти какой-то способ выбираться на волю почаще. Когда он был здесь в последний раз? Шесть месяцев назад? Семь? Было нелегко вспомнить, вечно затуманенный разум не вполне постигал концепцию времени — что всегда безмерно раздражало Хана.
Бармен, жизнерадостный мужчина лет сорока, подошел к Бену, полируя стакан подолом рубашки.
— Ну привет, — улыбнулся он, — давненько тебя здесь не было видно. Что подать?
— Пока только колу, — Бен слабо улыбнулся в ответ. Было приятно, что его узнали. Помогало почувствовать себя нормальным человеком. — Обычную, если можно, и без льда.
— Конечно! — Бармен быстро налил колу в стакан, поставил его на стол и уселся рядом. — Посижу, пока можно, — улыбнулся он. — Видит бог, мне уже не двадцать лет. Ну и как дела? Ты что-то сегодня выглядишь расстроенным.
Бен пожал плечами. Он знал, что бармен спрашивает только потому, что работа такая, да и если бы ему даже действительно было интересно, Бен не желал никого грузить своими проблемами.
— Просто… просто жизнь такая, — он надеялся, что его улыбка выглядит нормально, а не так, будто он хочет кому-нибудь голову откусить. — Работа в последнее время особенно напряженная… Ну ты знаешь, как оно бывает.
— А то! — дружелюбно рассмеялся бармен, похлопав его по плечу. Бен с трудом сумел удержаться от дрожи — нормальная реакция на физический контакт представляла для него еще одну проблему. — Но у тебя, по крайней мере, есть работа! Это, черт побери, настоящее чудо в наши дни и в твоем возрасте!
Бен не мог не согласиться — как бы он ни ненавидел свою работу, он был рад, что она у него есть. Безработная жизнь приводила его в плохое состояние… очень плохое. Существование было гораздо проще, когда голова была постоянно занята мыслями о работе, и не оставалось времени на то, чтобы сосредоточиться на собственных чувствах. Его психотерапевт говорила, что это нездоровая ситуация, что он очень близок к выгоранию — но Бен решил ее не слушать, потому что, хоть и знал, что она права, у него не получалось думать о таком далеком будущем. Он никогда не планировал больше чем на неделю вперед, да и то приходилось прибегать к помощи нескольких календарей, записок и напоминалок на телефоне и компьютере — как, черт возьми, он должен, по ее мнению, задуматься о месяцах или даже годах?
Он еще немного поболтал с барменом, пока другие посетители не потребовали обслуживания. Это было как раз кстати — Бен не очень-то любил светские беседы, к тому же сейчас он хотел, чтобы ему дали спокойно осмотреться и поискать парней, с которыми можно начать разговор. А может, ему повезет, и такой парень подойдет к нему первым. Тогда не придется в ужасе ждать отказа после того, как он соберет всю свою храбрость и подойдет к кому-нибудь.
После пары часов бесцельной болтовни и рисования на салфетках Бен, наконец, немного расслабился. Он так и не рискнул заказать что-нибудь алкогольное, помня, что ему еще предстоит принять снотворное, когда он вернется домой. Это могло закончиться ужасно, так что, как бы ему ни хотелось выпить пива или сидра, он предпочел колу.
За угловым столиком он заметил мужчину, явно с интересом поглядывающего на него. Этот мужчина неплохо выглядел — старше Бена, но с приятным лицом, небольшой сединой в волосах и весьма прилично одетый. Расхрабрившись, Бен улыбнулся ему, приподняв стакан в шутливом тосте. Мужчина ухмыльнулся в ответ и, не теряя времени, жестом пригласил Бена за свой столик. Глубоко вздохнув, немного успокоившись и заказав еще одну колу, Бен именно так и поступил. Плюхнувшись на мягкий диван рядом с незнакомцем, он постарался не покраснеть под его изучающим взглядом.
— Привет, красавчик, — сказал мужчина, — я Ник.
— Бен.
— Бен, да? Это как Бенджамин?
Бен покачал головой:
— Бенедетто.
— Бенедетто, — произнес Ник нараспев и снова ухмыльнулся, в глазах его плясали игривые огоньки, — мне нравится. Расскажи-ка мне, Бен, как вышло, что такой милашка, как ты, сидит в одиночестве?
Бен пожал плечами. Он ненавидел эти разговоры, это хождение вокруг да около. Они оба знали, чего они ищут — так почему бы не перейти сразу к делу?
— Я, ну, я обычно не связываюсь с отношениями. Предпочитаю свободу, — это было наглой ложью, но он годами отвечал именно так и все еще надеялся, что однажды эти слова перестанут жечь язык, словно кислота.
Они немного поговорили, Ник постоянно улыбался ему, трогал его руки, бедра, поглаживал щеки и волосы — он даже смог убедить Бена выпить с ним пива. «Это же всего один стакан, ничего не случится», — сказал он. Потом Бену захотелось в уборную, и по дороге туда он решил, что оно того не стоит. Что-то с Ником было не так — что-то в его глазах совсем не соответствовало всему остальному, и Бен не собирался на своей шкуре узнавать, что именно. Тем не менее, когда он вернулся, Ник продолжил общение с ним, полностью игнорируя попытки Бена завершить разговор, а через какое-то время Бен почувствовал себя… странно. Будто одурманенным. Мир расплывался перед глазами, а движения стало трудно координировать. Казалось, он не мог заставить себя что-либо сделать, не мог подняться и уйти — словно его мозг больше не управлял конечностями, да и самим собой. Все было нечетко, искажено — голоса звучали будто через металлическую банку. Часть его разума, которая еще не отключилась, вдруг поняла, что именно произошло. Эта сволочь Ник что-то подмешал в пиво, которым угостил его. Бен знал, что нужно срочно уходить, но встать с дивана было невозможно.
Ему удалось, наконец, подняться — и он, несомненно, свалился бы на пол, если бы в тот момент мимо не проходил замечательный, добрый бармен (видимо, возвращавшийся с перекура). Бармен поддержал Бена за плечо, крепко приобняв, чтобы он не упал, и внимательно осмотрел его.
— Парень, ты в порядке?
Бен покачал головой, пытаясь сказать, что он совершенно точно не в порядке.
— Не волнуйся, я помогу. Обопрись на меня.
— Он просто многовато выпил, — Ник тоже поднялся на ноги, — давай-ка я его домой отвезу.
— Этот парень не пил, — не согласился бармен, — он заказал сегодня пять стаканов колы и только один бокал пива, который ты ему принес. Так что заткнись, извращенец, пока я не вызвал полицию.
— Да что я сделал-то?
— Чувак, честное слово, ты думал, я не заметил, как ты ему что-то подсыпал? Я тут работаю уже двадцать чертовых лет, я знаю, как это выглядит. А теперь выметайся из моего бара, иначе пожалеешь!
С этими словами бармен бережно повел Бена в подсобку, все время успокаивающе с ним разговаривая. Там он помог Бену лечь на диван, а затем принес ему стакан воды и попросил вышибал разобраться с мудаком, который его довел до такого состояния. Бен с благодарностью принял стакан, но с трудом смог его удержать — бармену пришлось ему помочь.
Бен чувствовал себя так, будто в любой момент может заплакать — его переполняли беспомощность и стыд. Если бы он мог, он бы заполз под одеяло и там бы и остался. На год. Или на четыре.
— Послушай, парень, — бармен нежно потряс его за плечи, чтобы он не заснул окончательно, — я достану твой телефон, ладно? Позвоню кому-нибудь, чтобы тебя забрали. Ты не против? Я не собираюсь тебя лапать или что-то такое.
Бен был очень даже против. Единственными, кому бармен мог позвонить, были Хан и Лея, и это бы означало, что у Бена возникли бы очень серьезные проблемы. Мягко говоря. Но он не мог заставить себя говорить — язык лежал во рту бесполезной тряпкой, и никаких звуков издавать не получалось. Бармен вытащил телефон из его кармана. Становилось все труднее не засыпать — Бен будто сквозь вату слышал, как бармен нервно расхаживает по подсобке, ожидая, пока кто-нибудь возьмет трубку.
Прошло пять минут — а может, два часа, Бен не мог сказать — и он услышал знакомые громкие тяжелые шаги Хана, который словно бы хотел, чтобы все знали о его приближении. Бармен что-то объяснял ему — что-то про то, что Бен не был пьян, что это не его вина. Добрый человек, этот бармен. Жаль, что Хану и Лее на это будет наплевать.
Бармен и Хан подняли Бена на ноги, и Хан потащил его в машину. Бен расположился на заднем сиденье, не в состоянии даже сесть ровно, и прислушался к разговору. Хан надел свою дружелюбную маску: «Все будет хорошо», и «Спасибо, что позвонили», и «Слава богу, что он не лежит в какой-нибудь канаве». Бен завидовал отцу — он всегда хотел быть способным так же играть на публику. Все было бы намного проще, если бы он мог притворяться, что ему не хочется содрать с себя кожу каждый раз, когда с ним кто-нибудь заговаривает.
Поездка до дома была тихой, Хан не отрывал глаз от дороги, а Бен цеплялся за тот маленький кусочек сознания, который еще бодрствовал — и которого было достаточно, чтобы почувствовать напряжение, царившее в машине. Ему даже не нужно было смотреть на Хана, чтобы знать, как напряжена его челюсть, как прищурены глаза, как сильно он сжимает руль — даже в своем нынешнем состоянии Бен чувствовал, как от отца волнами расходится ярость.
Дома же от тишины не осталось и следа. Хан начал самую, пожалуй, худшую тираду о недостатках Бена — даже хуже, чем когда Бен угодил в больницу в последний раз. Список казался бесконечным, а голос все повышался, а затем Лея, конечно же, присоединилась к разговору. Ей не нужно было кричать, о нет. Она почти никогда не повышала голос, ей это было не нужно. Яда в ее словах было больше, чем в зубах всей популяции гремучих змей, и Бен даже не пытался как-то защититься. Он позволил им довести себя до спальни, раздеть и уложить в кровать — и все это под непрекращающийся пассивно-агрессивный монолог Леи. Последнее, что он услышал перед тем, как провалился в тяжелый сон, были слова Хана о том, что они сыты по горло им и его постоянными выходками. Что их терпение на исходе, что Бен не оставляет им выбора, кроме как принять радикальные меры.
Бен проснулся уже после десяти утра. Он чувствовал себя отвратительно, в висках пульсировала острая боль, конечности налились свинцом, а в животе клубилась привычная тошнота. Размышляя логически, тошноты у него не должно было быть, так как он не принял вчера литий, но по какой-то причине ощущение, что его вот-вот стошнит, казалось еще реальнее, чем обычно. Его и стошнило — он едва успел добежать до ванной. Шатаясь, он добрел обратно до кровати и, только сев на нее, заметил свою большую спортивную сумку с вещами.
Значит, на этот раз все было взаправду. Его выгоняли из дома.
Они так часто угрожали этим, что он почти поверил, что угрозы были пустыми. Почти. Он обнаружил, что не чувствует удивления, шока или даже паники — лишь смирение. Он знал, что не сможет никак повлиять на их решение, так что и пытаться не стоило. В конце концов, он ждал этого момента годами и более или менее подготовился. Он знал адреса нескольких приютов, он всегда очень бережно обращался с деньгами — так что он будет в порядке, хотя бы первое время. Самой большой проблемой станут лекарства. Теперь ему придется больше тратить на еду и вообще чтобы выжить — и на длинный список лекарств денег почти не будет оставаться. Он вздохнул. Проблемы нужно решать по мере поступления. Во всяком случае, лития хватит еще на неделю. Но когда он закончится, с этим ничего нельзя будет поделать — потому что Бен совершенно точно не сможет себе позволить очередного визита к психотерапевту.
С тяжелым сердцем он поднялся и оделся в то, в чем был вчера (только эта одежда и осталась неупакованной). По крайней мере, кто-то позаботился о том, чтобы ее проветрить, и она больше не воняла выпивкой и табачным дымом. В доме стояла тишина — не такая, как будто было безлюдно, скорее, будто кто-то ждал его внизу. Что ж, лучше покончить с этим побыстрее: чем больше он медлит, тем хуже это обернется, особенно если он заставит ждать Лею.
Тут ему пришлось снова бежать в ванную, где его опять вырвало.
Кислота обжигала рот, и как только желудок перестал конвульсивно сжиматься, Бен поднялся на ноги и тщательно прополоскал рот водой с каплей зубной пасты Хана — его собственной зубной пасты в ванной не было. Они действительно упаковали все его вещи, которые нашли, ясно давая понять, что больше он здесь не живет. Забавно, насколько красноречиво выглядели подобные мелочи. Чувствуя себя слабым, как только что вылупившийся цыпленок, он поднял сумку и отправился вниз. Все его пожитки, как оказалось, уместились в одну большую спортивную сумку; трудно представить себе более жалкое зрелище. Он поставил сумку у двери кухни, где его действительно ожидала Лея — сидя за столом, с ледяным взглядом и презрительно сжатыми губами.
— Я хочу, чтобы ты отдал мне ключи, — начала она, — с меня и твоего отца хватит твоей неблагодарности. Мы потакали твоим выходкам много лет, достаточно! Я ужасно разочарована в тебе, Бен. Мы дали тебе тысячу шансов. Частная школа, когда с обычной не сложилось, хороший колледж — все что угодно. А ты что сделал? А? Бросил колледж, не можешь удержаться ни на одной работе и даже не в состоянии соблюдать правила этого дома — за проживание в котором ты, между прочим, не платишь — и честно говоря, я вообще не могу понять, как так получилось, что у меня родился кто-то вроде тебя. Твой отец прав — ты слишком похож на деда, и посмотри, что с ним стало, Бен! Побирался на улице, как и ты теперь. И все потому, что он не мог взять себя в руки и стать нормальным человеком. Художник! — фыркнула Лея. — Лень и эгоизм, вот что это такое. И ты совсем как он. Тот же эгоизм, то же слабоволие. Ну так вот — не в этом доме. Ключи — и уходи. Я теперь за тебя не отвечаю, с меня достаточно.
Бен знал, что, когда Лея в таком настроении, ее не стоит прерывать, пока она не выдохнется. Глотая предательски выступившие слезы, ссутулившись еще больше, он просто ждал, когда она закончит монолог. Затем он молча отцепил ключи от маленькой цепочки и положил их на стол. Вдруг он ощутил нехватку воздуха, нужно было срочно покинуть этот дом — прямо сейчас. Уйти, пока он не сломался — он не мог позволить ей одержать эту победу. Если он что-то и понял за свои двадцать пять лет, так это то, что Лея была как собака с костью — дай ей уцепиться, и она ни за что не отпустит, пока ничего не останется. И чем больше Бен сопротивлялся, тем хуже это было; но совсем невыносимо становилось, когда он, наконец, ломался и заливался слезами — когда у нее прямо перед глазами было доказательство, что он не может выдержать «немного критики». Каждый раз она говорила, что он похож на то недоразумение, которое у нее было вместо отца, похож на человека, который не смог о себе позаботиться, вернувшись с войны, и в конце концов оказался на улице — в инвалидном кресле и все такое — и они больше не видели его до самых его похорон. «Стать как дед» было самым худшим преступлением Бена, и проблема была в том, что он понятия не имел, как этого избежать! Критерии постоянно менялись, с каждой новой ситуацией, пока Бен не уверился, что никогда не сможет поступить правильно — потому что как можно играть по правилам, если само твое существование идет с ними вразрез?
Не проронив ни слова, он развернулся, вышел в коридор, надел куртку и обулся. Он даже не окинул дом последним взглядом, прежде чем закинуть сумку на плечо и выйти. Стук закрывшейся двери — неловкий, слишком быстрый щелчок замка за его спиной — все это звучало до ужаса окончательно. Бен дошел до укромного уголка в конце улицы за минимаркетом, ноги его подкосились, и он, приземлившись на какие-то пустые деревянные ящики, заплакал.
Вот, значит, как.
Жизнь Бена официально разваливалась на куски.
Читать на фикбуке
@темы: переводы, творчество, SW, Star wars, kylux, Имперское сознание
суббота, 24 августа 2019
Название: Имперское сознание
Бета: Efah
Оригинал: Empire State of Mind by TeamRedhead
Размер: макси. Глава 1 из 23.
Пейринг/Персонажи: Хакс/Бен Соло
Категория: слэш
Жанр: romance, hurt/comfort
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: У Этана Хакса есть пустой пентхаус, пристрастие к макиато (в котором он не признается) и весь мир у его ног. Он может купить что угодно - кроме одной-единственной вещи, которой ему не хватает.
У Бена есть: брошенный колледж, список психических диагнозов длиной в километр, токсичные родители-гомофобы, работа, которая ему не подходит, дом, который совсем не дом, и нет надежды на лучшее будущее. В самом деле, кто в здравом уме полюбит кого-то настолько сломленного и уродливого, как Бен Соло?
Список глав
Читать главу 1
Хакс спешил пересечь улицу — под звуки ревущих автомобильных сигналов, по проезжей части, не дожидаясь зеленого света. Телефон вибрировал в руке — он едва не уронил его на асфальт, когда неосторожно поднял повыше, чтобы прочитать входящее сообщение, не обращая внимания на особо громкий гудок видавшего виды такси. Это Нью-Йорк — город, где люди всегда переходили дорогу на красный свет. И тем, кто к этому не привык, лучше тренироваться нажимать на тормоза, и побыстрее, потому что только бог мог бы помочь неумелому водителю, который поцарапал бы новенькие блестящие Хаксовы туфли от «Феррагамо». Хакс торопился и совершенно не желал тратить свое внимание на недовольных автомобилистов, которым стоило бы получше научиться распоряжаться собственным временем, раз уж несколько секунд, которые отнял Хакс, пробегая между их машинами, были так критичны.
«Сдвинем обед на 15 минут?»
Фазма, конечно же.
Вот, кстати, к разговору о тех, кто не умеет распоряжаться собственным временем. Хакс взглянул на часы и раздраженно провел рукой по лицу. Его исполнительный директор, его правая рука, была незаменима в компании, но у нее было обыкновение задерживаться на совещаниях, подчистую руша все расписание. А если расписание Фазмы сдвигалось, вслед за ним сдвигалось и расписание Хакса. Он вздохнул, набирая ответ, не глядя переступив через бордюр (он так хорошо знал эту улицу, что мог бы ходить здесь с закрытыми глазами).
«Я так полагаю, выбора у меня нет? Все еще с финансовым отделом?»
Он понимал, что ответил резковато, но ничего не мог поделать. Будильник поднял его сегодня без пятнадцати шесть, да настолько резко, что Хакс сбросил его с комода, едва не заработав сердечный приступ. А заснул он около двух ночи, не сняв носки и полуразвязанный галстук, настолько устав, что даже не смог накрыться одеялом. И это означало, что спал он всего четыре часа, да еще и заработал себе боль в шее от неудобно лежащей подушки.
Он осторожно повернул голову, поморщившись от резкой боли, не исчезнувшей даже после пары таблеток обезболивающего. Единственное, что могло бы помочь — пара часов сна на диване в офисе, но вряд ли у него сегодня будет такая роскошная возможность. Те, кто тратит время на послеобеденный сон, редко добиваются успехов в бизнесе, каким бы заманчивым этот сон ни казался. Поддержав коленом портфель, который так и норовил выскользнуть из рук, Хакс снова взглянул на экран телефона.
«Кто-то сегодня сварливый. Но я-то знаю, что ты всегда чувствуешь себя лучше после обеда. Сегодня я угощаю. Согласен, о бесстрашный лидер?»
Хакс закатил глаза. Если у Фазмы есть время посылать ему такие сообщения, она, наверное, уже решила, как обойти любые просьбы финансового отдела, и сейчас просто ждала завершения формальностей, чтобы посплетничать с Хаксом о деталях совещания.
«Конечно бесстрашный. Я бы тебя никогда не нанял в ином случае».
Он подумал, не дополнить ли сообщение смайликом — тем маленьким, подмигивающим, или другим, с высунутым языком, — но решил, что не стоит слишком потакать дразнящей его Фазме, и отослал ответ в том виде, как был.
Не прошло и минуты, как он добавил:
«А с кем мне еще ходить на обеды, черт побери? Ты или Митака, и он готов со страху обмочить штаны, когда я на него смотрю».
Кстати, о Митаке. Стоило Хаксу дойти до вращающихся стеклянных дверей небоскреба «Имперского Маркетинга», как его личный помощник бросился к нему с планшетом в руке. Выглядел он так, будто у него были очень важные новости… или будто его сейчас стошнит на Хаксовы туфли из новой коллекции. Хакс мысленно сосчитал до десяти и морально подготовился сражаться с подготовленным Митакой расписанием своего дня.
Митака был замечательным помощником — ответственным, пунктуальным до дрожи, настолько организованным, что это поражало даже Хакса. Но вел он себя как что-то среднее между особенно дружелюбным чихуахуа и кошкой, которая боится, что ее сейчас обольют водой. (Фазма предлагала так и сделать, смеха ради, но Хакс опасался, что у Митаки от ужаса остановится сердце, а ему совсем не хотелось искать себе нового помощника).
— Митака, — сказал Хакс, не дожидаясь, пока его помощник начнет разговор, и впихнул свой портфель в ту его руку, которая не была занята планшетом, — я знаю, что ты мне подготовил бесконечный список вещей, которые нуждаются в моем внимании, но сначала, бога ради, пожалуйста, скажи, что кофе из Старбакса уже стоит на моем столе и что в этот раз его действительно можно пить.
Видя, что Митака выглядит так, будто вот-вот заплачет, Хакс его пожалел:
— Ну не смотри на меня так! Не твоя вина, что бариста здесь — имбецилы, и я не жду, что ты будешь пробовать мой кофе, — он похлопал Митаку по плечу свободной рукой, — Мне просто сегодня смертельно нужно макиато, к котором есть хоть капля эспрессо. Честное слово, если они мне опять налили просто горячего молока, я за себя не отвечаю.
Хакс встретился с шестью художниками только этим утром, и это еще до того, как он добрался до офиса — и ни у одного из них портфолио не заслуживало внимания. Фазма неоднократно читала ему лекции о пользе делегирования — в конце концов, у него был целый отдел кадров, и поиск талантов был их делом — но Хаксу было трудно доверить кому-то другому то, что касалось творческих аспектов работы компании. Он, конечно, никогда сам не был великим художником, но в искусстве разбирался неплохо (по своему собственному мнению). Если «Имперский Маркетинг» не мог завлечь клиента ошеломляюще красивой картинкой, кто доверит им создание всего остального имиджа?
Митака заметно сглотнул и, засунув планшет под мышку, зубами сдернул с ручки колпачок. (Хаксу это зрелище показалось до ужаса мерзким; он с трудом воздержался от лекции о колониях микробов, живущих на пишущих принадлежностях).
— Фазма попросила перенести обед на пятнадцать минут, — поделился Митака ненужной новостью, и Хакс глубоко вздохнул.
Терпение. Митака знал, что у Фазмы есть телефон Хакса, и ему должно было прийти в голову, что это было уже согласовано. Невнимательность, ужасающая невнимательность.
— Уже в курсе, — сказал Хакс небрежно, — сдвинь мое расписание соответственно.
Когда они наконец добрались до лифта, лифтер поприветствовал Хакса, наклонив голову, и без напоминаний нажал кнопку нужного этажа. Хакс поблагодарил бога за маленькие любезности — как например: хорошо вышколенные лифтеры. Он расправил затекшие плечи, пока Митака тараторил свой список банальных вопросов, которые, по его мнению, требовали внимания Хакса — и с которыми, Хакс был уверен, Митака мог бы справиться сам, будь он хоть немного увереннее в себе.
Минуты через две Хакс перестал его слушать, погрузившись в собственные мысли. Финансовый отдел захочет назначить с ним совещание, если Фазма не согласится с их требованиями — а она, скорее всего, не согласится, он её для того и нанял. Когда она принимала какое-то решение, она от него уже не отступала, и в этот раз она настаивала на увеличении зарплат для творческой команды. Если Хакс с ней пока и не согласился, она его обязательно уговорит еще до конца сегодняшнего обеда, он был уверен. У Фазмы всегда имелись веские причины, и Хакс обычно соглашался с ними, когда она ему их объясняла.
Решение было уже принято; как заставить это решение работать — проблема финансового отдела. Они просто про это еще не знали.
У Хакса было все в порядке с деловой интуицией — он отстроил свою компанию с нуля, без всякой помощи, и он-то знал, что для нее лучше. Если бы не знал — уже давно бы стоял на ее обломках. Он вспомнил, как начинал свой бизнес — двадцатишестилетний, чудовищно неопытный, со свеженьким, с еще не высохшими чернилами, дипломом магистра бизнес-администрирования. Он не терял времени, сразу же вырвавшись из хватки отца, обходя одного инвестора за другим, требуя, провоцируя, упрашивая и умоляя. Десятки, сотни раз выслушивая отказы, пока, наконец, не нашел того, кто рискнул поверить в недавнего выпускника без опыта работы и с резюме короче одной страницы.
— Мистер Хакс, — человек лет на двадцать его старше, один из вице-президентов, Роджерс, — сделал шаг в сторону, пропуская Хакса в лифт, и Хакс ему натянуто улыбнулся. Если бы только отец сейчас его видел — как он руководит опытными бизнесменами настолько старше себя. (Впрочем, это бы значило, что и сам Хакс увидел бы отца, и никакое чувство удовлетворения того не стоило).
— Ну и наконец, — сказал Митака напряженным голосом, как только за ними закрылась дверь лифта, — отдел связей с общественностью попросил встречи с вами — сегодня до конца дня. СМИ… они, в общем, узнали, что вы отказались посетить благотворительный бал на прошлой неделе. Ходят слухи, что «Форбс» собирается опубликовать статью о том, насколько вы не вовлечены в общественную жизнь. Нам нужно проконтролировать последствия.
Так вот она — причина невнимательности Митаки. Мысли Хакса резко затормозили с визгом, который, он мог поклясться, был слышен окружающим.
— Последствия? — не веря, повторил он вслух, на секунду забыв, что один из его вице-президентов стоит прямо напротив него, старательно буравя взглядом стену лифта, на табло которого как раз мелькнуло число четырнадцать.
Хакс продолжил свистящим шепотом:
— Ты хочешь сказать, я должен извиниться, что не пошел на чертову вечеринку? Я им чек выписал, черт побери! Я же не бессердечная тварь.
Наглость какая. Он же не потому пропустил бал, что его не интересовала благотворительность… Чему бы они там ее ни посвящали. Что-то про детей, вспомнил он. К детям Хакс относился хорошо. Теоретически. Собственных, разумеется, не хотел. Он просто сильно устал, и ему совершенно не улыбалось провести вечер, потягивая плохое вино в одной из новейших галерей искусств в Сохо, в окружении людей, которые не узнали бы искусство, даже если бы оно подошло и покусало их. Кто бы мог подумать, что из всех вещей, которые он когда-либо творил в своей карьере, именно эта так плохо обернется.
Когда его телефон завибрировал, Хаксу не нужно было смотреть на экран, чтобы понять, кто это.
«Митака уже поделился последними новостями? Говорят, ты самый бессердечный человек в Нью-Йорке, Хакс. А я и не знала».
Хакс зарычал на свой телефон, и Митака отшатнулся от него, насколько позволяло тесное пространство лифта, и выглядел он как будто сам и написал ту статью для «Форбса».
Пальцы Хакса так стучали по экрану телефона, что он бы не удивился, увидев пару трещин.
«Иди нахрен».
Он нажал «Отослать» и, немедленно почувствовав себя лучше, запихнул телефон в карман.
Хакс глубоко вздохнул, вспоминая прочитанную на досуге статью о важности вдумчивого дыхания в аюрведической медицине, и повернулся к Митаке как раз в тот момент, когда двери лифта открылись на их этаже.
— Мы с этим справимся, — сказал он — куда увереннее, чем чувствовал это на самом деле.
Действительно, сказал он себе, это не более чем мелкая неприятность. Пусть думают что хотят — то, что город, да и вся страна, знали об Этане Хаксе, было наполовину слухами, а на вторую половину — сказкой, и в таком виде он и предпочитал все оставить. Он мог бы неплохо подать этот образ — бессердечный миллионер, который не мог потратить даже один вечер на бедных детишек. В конце концов, не зря же маркетинг — его специальность.
— Передай отделу по связям с общественностью — не слишком задумываться над этой проблемой. Я свяжусь с ними до вечера.
Этан Хакс. Выпускник Принстона с отличием в двадцать один год, обладатель диплома магистра бизнес-администрирования Гарвардской школы бизнеса в двадцать три. Стремительная карьера, генеральный директор собственной маркетинговой империи в тридцать. О нем писал «Уолл-стрит джорнэл», и совершенно точно ему не скрыться от глаз почтенной публики с такими заслугами. Если они хотели его ненавидеть, они в любом случае нашли бы повод… Иногда разумнее дать людям то, что они хотят, чем сопротивляться.
Он отпустил Митаку взмахом руки, включил ноутбук и расслабился в своем шикарном кожаном кресле, повернувшись к окну с видом на миллион долларов (и это не было преувеличением — цена за квадратный метр офисного пространства в этом районе действительно приближалась к миллионам только за этот этаж). За окном расстилалось море небоскребов, люди — настолько крошечные, что их почти не было видно — спешили по своим делам. Миллионы людей с миллионом историй. Вечно спешащий город. На работу — может быть, даже в этом здании. Домой. К семьям или к своей половинке. Проживая миллионы жизней — и Хакс не знал никого из них.
Хакс не собирался предаваться этому чувству глубокого одиночества, так что он отпил свой макиато и начал просматривать почту. Соевое молоко было еще достаточно горячим, чтобы обжечь нёбо, и это означало, что Митака хорошенько отчитал бариста за вчерашние недочеты. И даже не забыл, что Хакс любит кофе с капелькой орехового сиропа. Хакс мысленно поблагодарил Митаку — и тут же наткнулся сразу на три письма со словом «скандал» в заголовке. Скандал. Он фыркнул от такого драматизма и пометил все три письма как прочитанные, не открыв ни одно из них. Заголовки были настолько тошнотворно утомительными, что он закрыл ноутбук, не дойдя и до середины списка писем.
С остальными он разберется после обеда с Фазмой — потому что, как бы она ни дразнилась, она была совершенно права: он всегда чувствовал себя лучше после разговоров с ней. Что-то в её манере справляться с проблемами по мере их поступления успокаивало Хакса, и даже садясь за стол, зарезервированный Фазмой, еще за двадцать минут до назначенной встречи, ему уже меньше хотелось рвать на себе волосы.
Она выбрала одно из его любимых мест — достаточно уединенное, чтобы другие посетители держали язык за зубами, даже узнав его, но в то же время респектабельное, с белоснежными накрахмаленными скатертями и мягким, теплым освещением.
Хакс пригубил красное вино, ожидая Фазму и листая сообщения на телефоне. Она не ответила на его последнюю — немного грубую — фразу. Он слабо улыбнулся, начав набирать очередной текст.
«Плохая идея — заставлять ждать самого бессердечного человека в Нью-Йорке».
И Фазма, конечно, показалась именно в тот момент, когда он отослал сообщение.
Она была из тех женщин, которые всегда производят впечатление, независимо от своего желания. (К ее чести, такое желание у нее всегда было). Хакс был не в курсе ее возраста — однажды она сказала, что скорее убъет кого-нибудь, чем признается, и ему не хотелось проверять, насколько серьезной она была в тот момент — но он мог бы поспорить, что она немного младше его. Она была высокой — ростом почти с него — так что их щеки соприкоснулись, когда он поднялся, чтобы обнять ее. Хакс позволил своим пальцам задержаться на ее плечах, наслаждаясь прикосновением. Она была не только его деловым партнером, но и подругой — и хорошей подругой, черт побери. Он и наполовину настолько никому не доверял, как ей.
— Мне кажется, быть самым бессердечным человеком в Нью-Йорке — идея похуже, — прошептала она, коснувшись губами его уха, прежде чем он со смехом её оттолкнул.
— Сволочь ты; ты в курсе? — сказал он с нежностью, развернув ее, чтобы полюбоваться ее нарядом.
Фазма — он был почти уверен, что это не ее настоящее имя, а скорее псевдоним, который она использовала с того момента, когда он впервые ее встретил — была одета в темно-синее платье до колен, мягко обтягивающее ее бедра. Массивное золотое ожерелье притягивало внимание к ее пронзительно-голубым глазам, просто уложенным коротким светлым волосам и ярко-красным губам, сложившимся в широкую улыбку.
— Ты так говоришь, будто заслуживаешь большего, — съязвила она, когда Хакс отодвинул для нее стул.
Усевшись, она подозвала официанта:
— Мартини. С двумя оливками. И даже не думай залить коктейль дешевой водкой, я узнаю.
Это был ее обычный заказ, но Хакс все же вопросительно поднял бровь.
— Ой, не смотри на меня так, — она закатила глаза, — уже почти вечер, и не тебе меня судить, с твоим-то бокалом вина. Хорошего, надеюсь.
Как будто он когда-нибудь заказывал что-то плохое. Он подавил желание рассказать ей о разнице между вином и мартини и сделал еще глоток. Это было простое мерло без особых изысков, но он не жаловался — Хакс знал сомелье этого ресторана лично и полагался на его отличный вкус.
— Только не говори мне, что до дневного пьянства тебя довели слухи о моем скандале, — предостерег он, словно в обычно Фазму нельзя было найти пьющей мартини в половине второго в четверг. — Вот так они это назвали: «скандал». Можешь в это поверить? — Он положил телефон экраном вниз на стол и рассеянно очертил пальцем ободок стакана, ожидая реакции Фазмы.
Она от души рассмеялась, в глазах ее прыгали озорные чертики.
— До дневного пьянства меня довел твой финансовый отдел, — поправила она, — они просто одержимы попытками отговорить меня от увеличения зарплат творческой команды, не хотят ничего слушать. «Ой, этого нет в бюджете» да «Ой, у нас был ужасный первый квартал».
Официант вернулся с мартини, и Фазма, отпустив его взмахом руки, с блаженным вздохом отпила из бокала. И отправила в рот оливку.
— Я им сказала, что это чушь, — она как-то умудрялась так говорить с набитым ртом, что это казалось гораздо менее отвратительным, чем было на самом деле. — Я знаю цифры первого квартала лучше них. Мы на коне — может, не настолько, как мы прогнозировали, но все же, и единственный способ поддержать успех — это иметь профессиональную творческую команду. А наши предложения по зарплате ниже среднерыночных, наши соцпакеты хуже, чем у конкурентов, а отпуска вообще начинаются всего с одной недели. Нам нужно что-то менять, иначе люди начнут уходить — и ты понимаешь, чем это обернется.
Конечно же, он знал — Фазме не нужно было ему это разжевывать. Он бы не провел все утро с художниками, если бы не ценил вклад творческой команды.
— Я скажу финансовому отделу, что им нужно этим заняться, — сказал он и прервался, чтобы заказать салат с темпе на гриле.
Это было совсем не то, чего ему хотелось — в этом ресторане была феноменально вкусная сырная тарелка, с бри, за который можно было умереть, да и мысли о стейке, который заказала Фазма, заставили его рот наполниться слюной, — но он с недавних времен задумался о здоровье. После того, как до него дошли слухи, что его отец перенес сердечный приступ. Хакс был, конечно, еще молод, но никогда не бывает слишком рано беспокоиться о таких вещах.
— Они могут урезать финансирование других сфер, если нужно, — продолжил он, расстелив на коленях салфетку. Хакс заметил, что официант принял во внимание цвет его костюма и заменил черную салфетку на кремовую. Вот из таких мелочей и складывается класс заведения. — Пусть сами решат, каких именно — это их работа. Ты мне всегда говоришь, что нужно учиться делегировать полномочия. Вот, я делегирую. Пусть вытаскивают свои головы из задниц и что-нибудь придумывают, вместо того чтобы с тобой спорить.
Фазма недоверчиво фыркнула:
— Надеюсь, ты сам им об этом сообщишь, потому что мне не хочется слушать их нытье, когда они об этом узнают.
Она, по примеру Хакса, тоже расстелила на коленях черную салфетку и принялась за вторую оливку. Пока она жевала, телефон Хакса на столе завибрировал, привлекая ее внимание — и Фазма зажала рот рукой, взвизгнув в веселом изумлении. Хакс слышал этот звук тысячи раз — и каждый раз удивлялся, насколько звук ей не подходил.
— Ой, Хакс. Хакс. Да быть не может, — провозгласила она, дотронувшись безупречно наманикюренным пальцем до телефона. — Розовый? Правда? Не слишком ли это экстравагантно даже для тебя?
— Что. Что с ним не так? — огрызнулся Хакс, отобрав у нее телефон и положив его рядом со своим бокалом. — Пора было купить новый телефон, и ты знаешь, что мне всегда нравился розовый цвет. По-моему, выглядит утонченно.
Он тихо фыркнул и отпил мерло. Еще он будет оправдываться перед своим исполнительным директором.
Фазма встала и ввзяла телефон со стола.
— Выглядит по-девчачьи, — сказала она, демонстративно рассматривая телефон, поворачивая его так и этак, усевшись обратно на стул. Хакс почувствовал, что краснеет, его уши запылали от смущения — хоть он и пытался справиться с этим чувством.
Это было просто смешно; он совершенно не нуждался в том, чтобы Фазма одобряла цвет его телефона (хоть он и посылал ей иногда собственные фото из примерочных, чтобы она помогла с выбором одежды).
— Явно не телефон для самого влиятельного человека в Нью-Йорке.
Эти слова застали Хакса врасплох, и он не смог сдержать смех.
— Не самого влиятельного, — уточнил он, — а самого бессердечного. Есть разница.
Фазма с сомнением взглянула на него, и тут их заказ наконец принесли. Хаксов салат из темпе не вдохновлял, но выглядел достаточно здоровым, с рукколой ярко-зеленого цвета, явно купленной у фермеров этим же утром, и Хакс как мог постарался игнорировать вид стейка Фазмы — правильно приготовленного, с каплей крови, вытекшей на тарелку, когда она его разрезала.
— Так значит, у самого бессердечного человека в Нью-Йорке — розовый айфон? Вот подожди, журналисты об этом узнают. Будет еще один скандал, — рассмеялась Фазма с набитым ртом.
С каждым сказанным словом комок беспокойства у Хакса в груди становился все меньше и слабее, и вот наконец, впервые за этот день, он обнаружил, что может спокойно дышать. Спасибо богу за Фазму. Он ей, конечно, никогда этого не скажет — особенно после того, как она дразнила его сегодня — но она спасала его от сумасшествия, наверное, раз сто. Он наслаждался ее обществом, и сейчас, в комфорте ресторана, ему даже на салат из темпе не хотелось жаловаться.
— Я прямо вижу заголовки, — сказал он, смакуя вино. — Бессердечный ублюдок — в буквальном смысле этого слова, — он ухмыльнулся собственной шутке, — из «Имперского Маркетинга» постит в снапчат подробности своих гнусных замыслов со своего розового айфона. О боже, до каких глубин опустится его фирма?!
Его слова возымели желаемый эффект, и Фазма зашлась в приступе смеха:
— Ну, ты хотя бы знаешь, чем это грозит.
Она аккуратно промокнула уголки губ салфеткой, стараясь не стереть матовую красную помаду. Хакс понятия не имел, как ей удавалось сохранить косметику на губах, особенно с ее манерой поглощать еду.
— К сожалению, — сказала она, — ты вовсе не бессердечен. Об этом, конечно, известно только мне и тебе. Думаю, настало время посвятить в наш секрет кого-нибудь еще.
Слова были легкими, тон — ни к чему не обязывающим, слишком ни к чему не обязывающим — и Хакс сощурился, а когда она подалась вперед, вторгаясь в его личное пространство, его сердце ушло в пятки. Внезапно ее приглашение на обед обрело потаенный смысл. Дело было совсем не в проблемах с финансовым отделом — она уже знала, что он эти проблемы решит — и даже не в желании подразнить его статьей из «Форбса». О нет, теперь-то он все понял.
— О нет. Нет-нет-нет, — запротестовал он, и его вилка со звоном упала на тарелку. Это неправда; она бы не стала. Он чувствовал на себе взгляды посетителей ресторана, но его это мало волновало — он был в ужасе. — Нет, Фазма. Я знаю, о чем ты думаешь, и я ни слова не хочу об этом слышать. Мы это уже проходили. Это никогда не работает. Не нужно пытаться устроить мне свидание с кем-то, у меня все равно не получится.
Фазма никак не отреагировала на его заявление, отрезав очередной кусок стейка и указав на Хакса вилкой.
— Ой, не веди себя как ребенок. Ты даже его не знаешь. Может, он твой будущий спутник жизни — или хотя бы неплохой сексуальный партнер. В любом случае лучше, чем печально сидеть всю ночь в кабинете… Не смотри на меня так, я прекрасно знаю, что это и есть твои планы на сегодня.
Хакс открыл рот, чтобы возразить, и снова закрыл. Ему нечего было сказать. Может, он и не внес в свое расписание на новом айфоне (утонченном, Фазма, утонченном) запись «Печально сидеть всю ночь в кабинете», но примерно так и заканчивался каждый его вечер. Один, в своем шикарном кресле, в мятой рубашке с ослабленным галстуком, попивая пино-нуар и вчитываясь в документы — пока буквы не начинали расплываться. Фазма не единожды находила его в таком состоянии, и он знал, что представлял собой жалкое зрелище.
— Ну да, я иногда задерживаюсь на работе, — огрызнулся он, — я генеральный директор, ты в курсе? Кто-то же должен заниматься компанией, пока ты себе каждую ночь находишь новую подружку, — Хакс поморщился и неловко заерзал на стуле. Оскорбление звучало слабовато.
— Вот чтобы ты знал, у меня уже две недели одна и та же подружка, — отметила Фазма. — На этих выходных будет четвертое свидание, и я ей, возможно, разрешу остаться на ночь.
Это было неожиданно. У Фазмы, как и у него, были четкие и жесткие правила относительно допуска людей в свой дом. Но она не дала ему шанса узнать подробности.
— Я знаю, почему ты пытаешься сменить тему, и у тебя ничего не выйдет. Послушай, Ричард — отличный парень, он, кажется, работает в издательской сфере — всегда носит с собой блокнот. Я его встретила на поэтическом вечере, и мне показалось, что он в твоем вкусе. Высокий, остроумный, отличная прическа. Наверное, немного сволочь, если узнать его получше. Дай же ему шанс.
Хакс почувствовал укол вины, и кусочек салата, который он жевал, потерял всякий вкус.
— Фазма, — он пытался найти правильные слова, — я понимаю, что ты обо мне волнуешься, и я это ценю. Но после сегодняшнего дня на работе… Я даже не знаю… мне придется надеть что-нибудь приличное, и как-то попытаться выглядеть дружелюбно, и найти ему подарок — скромный, но со вкусом, и такой, чтобы глядя на него не было ясно, что мне уже почти сорок и я отчаялся найти партнера… подумать о какой-нибудь интересной теме для беседы, и чтобы ему тоже хотелось вставить несколько слов, и чтобы разговор не превратился в монолог обо мне и моей работе. А это, если ты вдруг не заметила, составляет практически весь мой репертуар для бесед.
Фазма посмотрела на него с ужасом и недоверием. Помолчав, сказала:
— …это просто свидание, Хакс.
— Ха! — пронзительно воскликнул Хакс. Он никогда не признался бы себе, что способен на такие звуки. — Просто свидание, как же. Когда тебе почти сорок, и каждый в этом проклятом городе знает тебя как маркетингового магната, который, фигурально выражаясь, в одиночку изобрел колесо, просто свиданий не бывает. — Комок беспокойства понемногу возвращался на свое место в груди, и Хакс попытался расслабиться, чувствуя, как правый висок начинает пульсировать болью.
— Тебе не «почти сорок», — возразила Фазма, и это раздражало, поскольку совсем не в этом дело же. Хакс потер рукой висок, в котором зарождалась мигрень.
— Тебе тридцать три. Хватит увиливать. Черт побери, Хакс — просто сходи на свидание! — она с такой силой опустила бокал мартини на стол, что столовые приборы зазвенели. Хакс чувствовал себя настолько неуютно, что чуть не подпрыгнул от резкого звука. — Выпей немного, расслабься, может, влюбись, если повезет. И оставь свою тревожность дома, ради бога, — она указала на Хакса пальцем, — вот здесь есть кто-то, кого стоит узнать, но ни у кого не будет такого шанса, если ты продолжишь прятаться, как отшельник. Люди начнут думать, что ты что-то скрываешь!
Хакс пожал плечами, пытаясь принять таинственный вид (что было нелегко, учитывая, что минуту назад он чуть не опрокинул стул от резкого звука).
— Может, мне есть что скрывать.
— Что, например? — поинтересовалась Фазма, и в ее тоне настолько явно сквозило «Не верю», что ей не нужно было этого говорить. Она откинулась назад, поставив ноги на перекладину стула, демонстрируя модельные лодочки золотого цвета, идеально подходящие к ожерелью. — Что ты — зажатый, вечно беспокоящийся обо всем на свете гей, не пускающий никого к себе домой, так как боишься, что они с грязными ногами на диван залезут? Ну извини, мистер большой босс, твоя тайна раскрыта.
Хакс порадовался, что не решил как раз в этот момент отпить вина — перспектива подавиться, смеясь от потрясения, его не радовала. Фазма была права, о боже, совершенно права. Никто, кроме нее, не посмел бы ему сказать это в такой беспощадной форме — из страха, что на следующий день придется обивать пороги с резюме в руках.
— А твоему Ричарду, значит, именно такие нравятся? — фыркнул он. — Потому что если ты ему про меня это рассказала, то все мои проблемы решены. Он давно сбежал.
— Не-а, — Фазма показала ему язык. Вела себя, как ребенок, а не как человек, на которого он всецело полагался в делах фирмы. — Я ему сказала, что ты ужасно смешной. Очень скрытный. Потрясающе верный. С идеально уложенными рыжими волосами. Гей, конечно, но ему это почему-то понравилось.
Она ухмыльнулась, и Хакс закатил глаза. Он слышал шуточки получше от двенадцатилетних.
— Но если честно, — продолжила она драматическим шепотом, — я еще сказала, что ты сказочно богат, а это способно привлечь внимание кого угодно.
— А, ты меня ему сосватала как спонсора. Замечательно.
Хакс отодвинул остатки салата — тема разговора отбивала всякий аппетит, и Фазма тут же потянулась вилкой через весь стол, чтобы без спроса доесть. Судя по ее самодовольному выражению лица, она понимала, что, раз Хакс продолжает разговор, это значит, что он уже готов согласиться.
— Слушай, я просто сделала за тебя всю тяжелую работу, — саркастично заметила она, прежде чем вздохнуть и серьезно на него посмотреть. — Он, конечно, не носит Гуччи, но выглядит не бедно. Издательский бизнес всегда был прибыльным.
С этими словами она закинула в рот кусочек перца и стала шумно жевать, продолжая разговор:
— В любом случае он наверняка будет рад, что ты с ним точно не из-за денег.
Громко выдохнув, Хакс провел ладонью по лицу. Когда Фазма что-то вбивала себе в голову, она безжалостно преследовала цель, словно гончая. Его салат пал жертвой аппетита Фазмы, вино в его бокале закончилось. Пришло время признать свое поражение.
— И когда же я с ним встречаюсь? — смиренно спросил он.
Фазма еще раз взвизгнула, очевидно, довольная собой, и передала ему бумажку, где ее почерком было написано время и место. Она, без сомнения, держала эту штуку наготове — значит, у Хакса с самого начала не было шанса избежать судьбы. Фазма знала все струны его души и умело на них играла.
— Полдевятого, и не минутой позже — так что не задерживайся на работе. Эта кофейня только открылась, — быстро говорила она, — там очередь на целую милю. Ты не поверишь, через что мне пришлось пройти, чтобы зарезервировать столик.
***
Без пятнадцати девять Хакс в изнеможении откинулся на спинку своего шикарного кресла, свободно вздохнув — впервые за много часов. В здании было темно и тихо, только звук пылесоса то приближался, то отдалялся, когда уборщик проходил мимо двери кабинета Хакса. Кроме них двоих в офисе никого не было, все разошлись по домам минимум полчаса назад.
Его лицо освещал голубой отсвет экрана ноутбука; на улице, внизу, сновали люди — ловили такси, спускались в метро, встречались, чтобы пойти на ужин или что-то обсудить.
Где-то в другой части города какую-нибудь ничего не подозревающую парочку пустили в модную кофейню, несмотря на очередь длиной в целую милю.
А здесь, в офисе «Имперского Маркетинга», Хакс чувствовал себя единственным человеком в Нью-Йорке.
Он выключил телефон, на экране которого мерцало имя Фазмы, и потянулся к бутылке бренди. Утром он все объяснит.
Читать на фикбуке
Бета: Efah
Оригинал: Empire State of Mind by TeamRedhead
Размер: макси. Глава 1 из 23.
Пейринг/Персонажи: Хакс/Бен Соло
Категория: слэш
Жанр: romance, hurt/comfort
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: У Этана Хакса есть пустой пентхаус, пристрастие к макиато (в котором он не признается) и весь мир у его ног. Он может купить что угодно - кроме одной-единственной вещи, которой ему не хватает.
У Бена есть: брошенный колледж, список психических диагнозов длиной в километр, токсичные родители-гомофобы, работа, которая ему не подходит, дом, который совсем не дом, и нет надежды на лучшее будущее. В самом деле, кто в здравом уме полюбит кого-то настолько сломленного и уродливого, как Бен Соло?
Список глав
Читать главу 1
Хакс спешил пересечь улицу — под звуки ревущих автомобильных сигналов, по проезжей части, не дожидаясь зеленого света. Телефон вибрировал в руке — он едва не уронил его на асфальт, когда неосторожно поднял повыше, чтобы прочитать входящее сообщение, не обращая внимания на особо громкий гудок видавшего виды такси. Это Нью-Йорк — город, где люди всегда переходили дорогу на красный свет. И тем, кто к этому не привык, лучше тренироваться нажимать на тормоза, и побыстрее, потому что только бог мог бы помочь неумелому водителю, который поцарапал бы новенькие блестящие Хаксовы туфли от «Феррагамо». Хакс торопился и совершенно не желал тратить свое внимание на недовольных автомобилистов, которым стоило бы получше научиться распоряжаться собственным временем, раз уж несколько секунд, которые отнял Хакс, пробегая между их машинами, были так критичны.
«Сдвинем обед на 15 минут?»
Фазма, конечно же.
Вот, кстати, к разговору о тех, кто не умеет распоряжаться собственным временем. Хакс взглянул на часы и раздраженно провел рукой по лицу. Его исполнительный директор, его правая рука, была незаменима в компании, но у нее было обыкновение задерживаться на совещаниях, подчистую руша все расписание. А если расписание Фазмы сдвигалось, вслед за ним сдвигалось и расписание Хакса. Он вздохнул, набирая ответ, не глядя переступив через бордюр (он так хорошо знал эту улицу, что мог бы ходить здесь с закрытыми глазами).
«Я так полагаю, выбора у меня нет? Все еще с финансовым отделом?»
Он понимал, что ответил резковато, но ничего не мог поделать. Будильник поднял его сегодня без пятнадцати шесть, да настолько резко, что Хакс сбросил его с комода, едва не заработав сердечный приступ. А заснул он около двух ночи, не сняв носки и полуразвязанный галстук, настолько устав, что даже не смог накрыться одеялом. И это означало, что спал он всего четыре часа, да еще и заработал себе боль в шее от неудобно лежащей подушки.
Он осторожно повернул голову, поморщившись от резкой боли, не исчезнувшей даже после пары таблеток обезболивающего. Единственное, что могло бы помочь — пара часов сна на диване в офисе, но вряд ли у него сегодня будет такая роскошная возможность. Те, кто тратит время на послеобеденный сон, редко добиваются успехов в бизнесе, каким бы заманчивым этот сон ни казался. Поддержав коленом портфель, который так и норовил выскользнуть из рук, Хакс снова взглянул на экран телефона.
«Кто-то сегодня сварливый. Но я-то знаю, что ты всегда чувствуешь себя лучше после обеда. Сегодня я угощаю. Согласен, о бесстрашный лидер?»
Хакс закатил глаза. Если у Фазмы есть время посылать ему такие сообщения, она, наверное, уже решила, как обойти любые просьбы финансового отдела, и сейчас просто ждала завершения формальностей, чтобы посплетничать с Хаксом о деталях совещания.
«Конечно бесстрашный. Я бы тебя никогда не нанял в ином случае».
Он подумал, не дополнить ли сообщение смайликом — тем маленьким, подмигивающим, или другим, с высунутым языком, — но решил, что не стоит слишком потакать дразнящей его Фазме, и отослал ответ в том виде, как был.
Не прошло и минуты, как он добавил:
«А с кем мне еще ходить на обеды, черт побери? Ты или Митака, и он готов со страху обмочить штаны, когда я на него смотрю».
Кстати, о Митаке. Стоило Хаксу дойти до вращающихся стеклянных дверей небоскреба «Имперского Маркетинга», как его личный помощник бросился к нему с планшетом в руке. Выглядел он так, будто у него были очень важные новости… или будто его сейчас стошнит на Хаксовы туфли из новой коллекции. Хакс мысленно сосчитал до десяти и морально подготовился сражаться с подготовленным Митакой расписанием своего дня.
Митака был замечательным помощником — ответственным, пунктуальным до дрожи, настолько организованным, что это поражало даже Хакса. Но вел он себя как что-то среднее между особенно дружелюбным чихуахуа и кошкой, которая боится, что ее сейчас обольют водой. (Фазма предлагала так и сделать, смеха ради, но Хакс опасался, что у Митаки от ужаса остановится сердце, а ему совсем не хотелось искать себе нового помощника).
— Митака, — сказал Хакс, не дожидаясь, пока его помощник начнет разговор, и впихнул свой портфель в ту его руку, которая не была занята планшетом, — я знаю, что ты мне подготовил бесконечный список вещей, которые нуждаются в моем внимании, но сначала, бога ради, пожалуйста, скажи, что кофе из Старбакса уже стоит на моем столе и что в этот раз его действительно можно пить.
Видя, что Митака выглядит так, будто вот-вот заплачет, Хакс его пожалел:
— Ну не смотри на меня так! Не твоя вина, что бариста здесь — имбецилы, и я не жду, что ты будешь пробовать мой кофе, — он похлопал Митаку по плечу свободной рукой, — Мне просто сегодня смертельно нужно макиато, к котором есть хоть капля эспрессо. Честное слово, если они мне опять налили просто горячего молока, я за себя не отвечаю.
Хакс встретился с шестью художниками только этим утром, и это еще до того, как он добрался до офиса — и ни у одного из них портфолио не заслуживало внимания. Фазма неоднократно читала ему лекции о пользе делегирования — в конце концов, у него был целый отдел кадров, и поиск талантов был их делом — но Хаксу было трудно доверить кому-то другому то, что касалось творческих аспектов работы компании. Он, конечно, никогда сам не был великим художником, но в искусстве разбирался неплохо (по своему собственному мнению). Если «Имперский Маркетинг» не мог завлечь клиента ошеломляюще красивой картинкой, кто доверит им создание всего остального имиджа?
Митака заметно сглотнул и, засунув планшет под мышку, зубами сдернул с ручки колпачок. (Хаксу это зрелище показалось до ужаса мерзким; он с трудом воздержался от лекции о колониях микробов, живущих на пишущих принадлежностях).
— Фазма попросила перенести обед на пятнадцать минут, — поделился Митака ненужной новостью, и Хакс глубоко вздохнул.
Терпение. Митака знал, что у Фазмы есть телефон Хакса, и ему должно было прийти в голову, что это было уже согласовано. Невнимательность, ужасающая невнимательность.
— Уже в курсе, — сказал Хакс небрежно, — сдвинь мое расписание соответственно.
Когда они наконец добрались до лифта, лифтер поприветствовал Хакса, наклонив голову, и без напоминаний нажал кнопку нужного этажа. Хакс поблагодарил бога за маленькие любезности — как например: хорошо вышколенные лифтеры. Он расправил затекшие плечи, пока Митака тараторил свой список банальных вопросов, которые, по его мнению, требовали внимания Хакса — и с которыми, Хакс был уверен, Митака мог бы справиться сам, будь он хоть немного увереннее в себе.
Минуты через две Хакс перестал его слушать, погрузившись в собственные мысли. Финансовый отдел захочет назначить с ним совещание, если Фазма не согласится с их требованиями — а она, скорее всего, не согласится, он её для того и нанял. Когда она принимала какое-то решение, она от него уже не отступала, и в этот раз она настаивала на увеличении зарплат для творческой команды. Если Хакс с ней пока и не согласился, она его обязательно уговорит еще до конца сегодняшнего обеда, он был уверен. У Фазмы всегда имелись веские причины, и Хакс обычно соглашался с ними, когда она ему их объясняла.
Решение было уже принято; как заставить это решение работать — проблема финансового отдела. Они просто про это еще не знали.
У Хакса было все в порядке с деловой интуицией — он отстроил свою компанию с нуля, без всякой помощи, и он-то знал, что для нее лучше. Если бы не знал — уже давно бы стоял на ее обломках. Он вспомнил, как начинал свой бизнес — двадцатишестилетний, чудовищно неопытный, со свеженьким, с еще не высохшими чернилами, дипломом магистра бизнес-администрирования. Он не терял времени, сразу же вырвавшись из хватки отца, обходя одного инвестора за другим, требуя, провоцируя, упрашивая и умоляя. Десятки, сотни раз выслушивая отказы, пока, наконец, не нашел того, кто рискнул поверить в недавнего выпускника без опыта работы и с резюме короче одной страницы.
— Мистер Хакс, — человек лет на двадцать его старше, один из вице-президентов, Роджерс, — сделал шаг в сторону, пропуская Хакса в лифт, и Хакс ему натянуто улыбнулся. Если бы только отец сейчас его видел — как он руководит опытными бизнесменами настолько старше себя. (Впрочем, это бы значило, что и сам Хакс увидел бы отца, и никакое чувство удовлетворения того не стоило).
— Ну и наконец, — сказал Митака напряженным голосом, как только за ними закрылась дверь лифта, — отдел связей с общественностью попросил встречи с вами — сегодня до конца дня. СМИ… они, в общем, узнали, что вы отказались посетить благотворительный бал на прошлой неделе. Ходят слухи, что «Форбс» собирается опубликовать статью о том, насколько вы не вовлечены в общественную жизнь. Нам нужно проконтролировать последствия.
Так вот она — причина невнимательности Митаки. Мысли Хакса резко затормозили с визгом, который, он мог поклясться, был слышен окружающим.
— Последствия? — не веря, повторил он вслух, на секунду забыв, что один из его вице-президентов стоит прямо напротив него, старательно буравя взглядом стену лифта, на табло которого как раз мелькнуло число четырнадцать.
Хакс продолжил свистящим шепотом:
— Ты хочешь сказать, я должен извиниться, что не пошел на чертову вечеринку? Я им чек выписал, черт побери! Я же не бессердечная тварь.
Наглость какая. Он же не потому пропустил бал, что его не интересовала благотворительность… Чему бы они там ее ни посвящали. Что-то про детей, вспомнил он. К детям Хакс относился хорошо. Теоретически. Собственных, разумеется, не хотел. Он просто сильно устал, и ему совершенно не улыбалось провести вечер, потягивая плохое вино в одной из новейших галерей искусств в Сохо, в окружении людей, которые не узнали бы искусство, даже если бы оно подошло и покусало их. Кто бы мог подумать, что из всех вещей, которые он когда-либо творил в своей карьере, именно эта так плохо обернется.
Когда его телефон завибрировал, Хаксу не нужно было смотреть на экран, чтобы понять, кто это.
«Митака уже поделился последними новостями? Говорят, ты самый бессердечный человек в Нью-Йорке, Хакс. А я и не знала».
Хакс зарычал на свой телефон, и Митака отшатнулся от него, насколько позволяло тесное пространство лифта, и выглядел он как будто сам и написал ту статью для «Форбса».
Пальцы Хакса так стучали по экрану телефона, что он бы не удивился, увидев пару трещин.
«Иди нахрен».
Он нажал «Отослать» и, немедленно почувствовав себя лучше, запихнул телефон в карман.
Хакс глубоко вздохнул, вспоминая прочитанную на досуге статью о важности вдумчивого дыхания в аюрведической медицине, и повернулся к Митаке как раз в тот момент, когда двери лифта открылись на их этаже.
— Мы с этим справимся, — сказал он — куда увереннее, чем чувствовал это на самом деле.
Действительно, сказал он себе, это не более чем мелкая неприятность. Пусть думают что хотят — то, что город, да и вся страна, знали об Этане Хаксе, было наполовину слухами, а на вторую половину — сказкой, и в таком виде он и предпочитал все оставить. Он мог бы неплохо подать этот образ — бессердечный миллионер, который не мог потратить даже один вечер на бедных детишек. В конце концов, не зря же маркетинг — его специальность.
— Передай отделу по связям с общественностью — не слишком задумываться над этой проблемой. Я свяжусь с ними до вечера.
Этан Хакс. Выпускник Принстона с отличием в двадцать один год, обладатель диплома магистра бизнес-администрирования Гарвардской школы бизнеса в двадцать три. Стремительная карьера, генеральный директор собственной маркетинговой империи в тридцать. О нем писал «Уолл-стрит джорнэл», и совершенно точно ему не скрыться от глаз почтенной публики с такими заслугами. Если они хотели его ненавидеть, они в любом случае нашли бы повод… Иногда разумнее дать людям то, что они хотят, чем сопротивляться.
Он отпустил Митаку взмахом руки, включил ноутбук и расслабился в своем шикарном кожаном кресле, повернувшись к окну с видом на миллион долларов (и это не было преувеличением — цена за квадратный метр офисного пространства в этом районе действительно приближалась к миллионам только за этот этаж). За окном расстилалось море небоскребов, люди — настолько крошечные, что их почти не было видно — спешили по своим делам. Миллионы людей с миллионом историй. Вечно спешащий город. На работу — может быть, даже в этом здании. Домой. К семьям или к своей половинке. Проживая миллионы жизней — и Хакс не знал никого из них.
Хакс не собирался предаваться этому чувству глубокого одиночества, так что он отпил свой макиато и начал просматривать почту. Соевое молоко было еще достаточно горячим, чтобы обжечь нёбо, и это означало, что Митака хорошенько отчитал бариста за вчерашние недочеты. И даже не забыл, что Хакс любит кофе с капелькой орехового сиропа. Хакс мысленно поблагодарил Митаку — и тут же наткнулся сразу на три письма со словом «скандал» в заголовке. Скандал. Он фыркнул от такого драматизма и пометил все три письма как прочитанные, не открыв ни одно из них. Заголовки были настолько тошнотворно утомительными, что он закрыл ноутбук, не дойдя и до середины списка писем.
С остальными он разберется после обеда с Фазмой — потому что, как бы она ни дразнилась, она была совершенно права: он всегда чувствовал себя лучше после разговоров с ней. Что-то в её манере справляться с проблемами по мере их поступления успокаивало Хакса, и даже садясь за стол, зарезервированный Фазмой, еще за двадцать минут до назначенной встречи, ему уже меньше хотелось рвать на себе волосы.
Она выбрала одно из его любимых мест — достаточно уединенное, чтобы другие посетители держали язык за зубами, даже узнав его, но в то же время респектабельное, с белоснежными накрахмаленными скатертями и мягким, теплым освещением.
Хакс пригубил красное вино, ожидая Фазму и листая сообщения на телефоне. Она не ответила на его последнюю — немного грубую — фразу. Он слабо улыбнулся, начав набирать очередной текст.
«Плохая идея — заставлять ждать самого бессердечного человека в Нью-Йорке».
И Фазма, конечно, показалась именно в тот момент, когда он отослал сообщение.
Она была из тех женщин, которые всегда производят впечатление, независимо от своего желания. (К ее чести, такое желание у нее всегда было). Хакс был не в курсе ее возраста — однажды она сказала, что скорее убъет кого-нибудь, чем признается, и ему не хотелось проверять, насколько серьезной она была в тот момент — но он мог бы поспорить, что она немного младше его. Она была высокой — ростом почти с него — так что их щеки соприкоснулись, когда он поднялся, чтобы обнять ее. Хакс позволил своим пальцам задержаться на ее плечах, наслаждаясь прикосновением. Она была не только его деловым партнером, но и подругой — и хорошей подругой, черт побери. Он и наполовину настолько никому не доверял, как ей.
— Мне кажется, быть самым бессердечным человеком в Нью-Йорке — идея похуже, — прошептала она, коснувшись губами его уха, прежде чем он со смехом её оттолкнул.
— Сволочь ты; ты в курсе? — сказал он с нежностью, развернув ее, чтобы полюбоваться ее нарядом.
Фазма — он был почти уверен, что это не ее настоящее имя, а скорее псевдоним, который она использовала с того момента, когда он впервые ее встретил — была одета в темно-синее платье до колен, мягко обтягивающее ее бедра. Массивное золотое ожерелье притягивало внимание к ее пронзительно-голубым глазам, просто уложенным коротким светлым волосам и ярко-красным губам, сложившимся в широкую улыбку.
— Ты так говоришь, будто заслуживаешь большего, — съязвила она, когда Хакс отодвинул для нее стул.
Усевшись, она подозвала официанта:
— Мартини. С двумя оливками. И даже не думай залить коктейль дешевой водкой, я узнаю.
Это был ее обычный заказ, но Хакс все же вопросительно поднял бровь.
— Ой, не смотри на меня так, — она закатила глаза, — уже почти вечер, и не тебе меня судить, с твоим-то бокалом вина. Хорошего, надеюсь.
Как будто он когда-нибудь заказывал что-то плохое. Он подавил желание рассказать ей о разнице между вином и мартини и сделал еще глоток. Это было простое мерло без особых изысков, но он не жаловался — Хакс знал сомелье этого ресторана лично и полагался на его отличный вкус.
— Только не говори мне, что до дневного пьянства тебя довели слухи о моем скандале, — предостерег он, словно в обычно Фазму нельзя было найти пьющей мартини в половине второго в четверг. — Вот так они это назвали: «скандал». Можешь в это поверить? — Он положил телефон экраном вниз на стол и рассеянно очертил пальцем ободок стакана, ожидая реакции Фазмы.
Она от души рассмеялась, в глазах ее прыгали озорные чертики.
— До дневного пьянства меня довел твой финансовый отдел, — поправила она, — они просто одержимы попытками отговорить меня от увеличения зарплат творческой команды, не хотят ничего слушать. «Ой, этого нет в бюджете» да «Ой, у нас был ужасный первый квартал».
Официант вернулся с мартини, и Фазма, отпустив его взмахом руки, с блаженным вздохом отпила из бокала. И отправила в рот оливку.
— Я им сказала, что это чушь, — она как-то умудрялась так говорить с набитым ртом, что это казалось гораздо менее отвратительным, чем было на самом деле. — Я знаю цифры первого квартала лучше них. Мы на коне — может, не настолько, как мы прогнозировали, но все же, и единственный способ поддержать успех — это иметь профессиональную творческую команду. А наши предложения по зарплате ниже среднерыночных, наши соцпакеты хуже, чем у конкурентов, а отпуска вообще начинаются всего с одной недели. Нам нужно что-то менять, иначе люди начнут уходить — и ты понимаешь, чем это обернется.
Конечно же, он знал — Фазме не нужно было ему это разжевывать. Он бы не провел все утро с художниками, если бы не ценил вклад творческой команды.
— Я скажу финансовому отделу, что им нужно этим заняться, — сказал он и прервался, чтобы заказать салат с темпе на гриле.
Это было совсем не то, чего ему хотелось — в этом ресторане была феноменально вкусная сырная тарелка, с бри, за который можно было умереть, да и мысли о стейке, который заказала Фазма, заставили его рот наполниться слюной, — но он с недавних времен задумался о здоровье. После того, как до него дошли слухи, что его отец перенес сердечный приступ. Хакс был, конечно, еще молод, но никогда не бывает слишком рано беспокоиться о таких вещах.
— Они могут урезать финансирование других сфер, если нужно, — продолжил он, расстелив на коленях салфетку. Хакс заметил, что официант принял во внимание цвет его костюма и заменил черную салфетку на кремовую. Вот из таких мелочей и складывается класс заведения. — Пусть сами решат, каких именно — это их работа. Ты мне всегда говоришь, что нужно учиться делегировать полномочия. Вот, я делегирую. Пусть вытаскивают свои головы из задниц и что-нибудь придумывают, вместо того чтобы с тобой спорить.
Фазма недоверчиво фыркнула:
— Надеюсь, ты сам им об этом сообщишь, потому что мне не хочется слушать их нытье, когда они об этом узнают.
Она, по примеру Хакса, тоже расстелила на коленях черную салфетку и принялась за вторую оливку. Пока она жевала, телефон Хакса на столе завибрировал, привлекая ее внимание — и Фазма зажала рот рукой, взвизгнув в веселом изумлении. Хакс слышал этот звук тысячи раз — и каждый раз удивлялся, насколько звук ей не подходил.
— Ой, Хакс. Хакс. Да быть не может, — провозгласила она, дотронувшись безупречно наманикюренным пальцем до телефона. — Розовый? Правда? Не слишком ли это экстравагантно даже для тебя?
— Что. Что с ним не так? — огрызнулся Хакс, отобрав у нее телефон и положив его рядом со своим бокалом. — Пора было купить новый телефон, и ты знаешь, что мне всегда нравился розовый цвет. По-моему, выглядит утонченно.
Он тихо фыркнул и отпил мерло. Еще он будет оправдываться перед своим исполнительным директором.
Фазма встала и ввзяла телефон со стола.
— Выглядит по-девчачьи, — сказала она, демонстративно рассматривая телефон, поворачивая его так и этак, усевшись обратно на стул. Хакс почувствовал, что краснеет, его уши запылали от смущения — хоть он и пытался справиться с этим чувством.
Это было просто смешно; он совершенно не нуждался в том, чтобы Фазма одобряла цвет его телефона (хоть он и посылал ей иногда собственные фото из примерочных, чтобы она помогла с выбором одежды).
— Явно не телефон для самого влиятельного человека в Нью-Йорке.
Эти слова застали Хакса врасплох, и он не смог сдержать смех.
— Не самого влиятельного, — уточнил он, — а самого бессердечного. Есть разница.
Фазма с сомнением взглянула на него, и тут их заказ наконец принесли. Хаксов салат из темпе не вдохновлял, но выглядел достаточно здоровым, с рукколой ярко-зеленого цвета, явно купленной у фермеров этим же утром, и Хакс как мог постарался игнорировать вид стейка Фазмы — правильно приготовленного, с каплей крови, вытекшей на тарелку, когда она его разрезала.
— Так значит, у самого бессердечного человека в Нью-Йорке — розовый айфон? Вот подожди, журналисты об этом узнают. Будет еще один скандал, — рассмеялась Фазма с набитым ртом.
С каждым сказанным словом комок беспокойства у Хакса в груди становился все меньше и слабее, и вот наконец, впервые за этот день, он обнаружил, что может спокойно дышать. Спасибо богу за Фазму. Он ей, конечно, никогда этого не скажет — особенно после того, как она дразнила его сегодня — но она спасала его от сумасшествия, наверное, раз сто. Он наслаждался ее обществом, и сейчас, в комфорте ресторана, ему даже на салат из темпе не хотелось жаловаться.
— Я прямо вижу заголовки, — сказал он, смакуя вино. — Бессердечный ублюдок — в буквальном смысле этого слова, — он ухмыльнулся собственной шутке, — из «Имперского Маркетинга» постит в снапчат подробности своих гнусных замыслов со своего розового айфона. О боже, до каких глубин опустится его фирма?!
Его слова возымели желаемый эффект, и Фазма зашлась в приступе смеха:
— Ну, ты хотя бы знаешь, чем это грозит.
Она аккуратно промокнула уголки губ салфеткой, стараясь не стереть матовую красную помаду. Хакс понятия не имел, как ей удавалось сохранить косметику на губах, особенно с ее манерой поглощать еду.
— К сожалению, — сказала она, — ты вовсе не бессердечен. Об этом, конечно, известно только мне и тебе. Думаю, настало время посвятить в наш секрет кого-нибудь еще.
Слова были легкими, тон — ни к чему не обязывающим, слишком ни к чему не обязывающим — и Хакс сощурился, а когда она подалась вперед, вторгаясь в его личное пространство, его сердце ушло в пятки. Внезапно ее приглашение на обед обрело потаенный смысл. Дело было совсем не в проблемах с финансовым отделом — она уже знала, что он эти проблемы решит — и даже не в желании подразнить его статьей из «Форбса». О нет, теперь-то он все понял.
— О нет. Нет-нет-нет, — запротестовал он, и его вилка со звоном упала на тарелку. Это неправда; она бы не стала. Он чувствовал на себе взгляды посетителей ресторана, но его это мало волновало — он был в ужасе. — Нет, Фазма. Я знаю, о чем ты думаешь, и я ни слова не хочу об этом слышать. Мы это уже проходили. Это никогда не работает. Не нужно пытаться устроить мне свидание с кем-то, у меня все равно не получится.
Фазма никак не отреагировала на его заявление, отрезав очередной кусок стейка и указав на Хакса вилкой.
— Ой, не веди себя как ребенок. Ты даже его не знаешь. Может, он твой будущий спутник жизни — или хотя бы неплохой сексуальный партнер. В любом случае лучше, чем печально сидеть всю ночь в кабинете… Не смотри на меня так, я прекрасно знаю, что это и есть твои планы на сегодня.
Хакс открыл рот, чтобы возразить, и снова закрыл. Ему нечего было сказать. Может, он и не внес в свое расписание на новом айфоне (утонченном, Фазма, утонченном) запись «Печально сидеть всю ночь в кабинете», но примерно так и заканчивался каждый его вечер. Один, в своем шикарном кресле, в мятой рубашке с ослабленным галстуком, попивая пино-нуар и вчитываясь в документы — пока буквы не начинали расплываться. Фазма не единожды находила его в таком состоянии, и он знал, что представлял собой жалкое зрелище.
— Ну да, я иногда задерживаюсь на работе, — огрызнулся он, — я генеральный директор, ты в курсе? Кто-то же должен заниматься компанией, пока ты себе каждую ночь находишь новую подружку, — Хакс поморщился и неловко заерзал на стуле. Оскорбление звучало слабовато.
— Вот чтобы ты знал, у меня уже две недели одна и та же подружка, — отметила Фазма. — На этих выходных будет четвертое свидание, и я ей, возможно, разрешу остаться на ночь.
Это было неожиданно. У Фазмы, как и у него, были четкие и жесткие правила относительно допуска людей в свой дом. Но она не дала ему шанса узнать подробности.
— Я знаю, почему ты пытаешься сменить тему, и у тебя ничего не выйдет. Послушай, Ричард — отличный парень, он, кажется, работает в издательской сфере — всегда носит с собой блокнот. Я его встретила на поэтическом вечере, и мне показалось, что он в твоем вкусе. Высокий, остроумный, отличная прическа. Наверное, немного сволочь, если узнать его получше. Дай же ему шанс.
Хакс почувствовал укол вины, и кусочек салата, который он жевал, потерял всякий вкус.
— Фазма, — он пытался найти правильные слова, — я понимаю, что ты обо мне волнуешься, и я это ценю. Но после сегодняшнего дня на работе… Я даже не знаю… мне придется надеть что-нибудь приличное, и как-то попытаться выглядеть дружелюбно, и найти ему подарок — скромный, но со вкусом, и такой, чтобы глядя на него не было ясно, что мне уже почти сорок и я отчаялся найти партнера… подумать о какой-нибудь интересной теме для беседы, и чтобы ему тоже хотелось вставить несколько слов, и чтобы разговор не превратился в монолог обо мне и моей работе. А это, если ты вдруг не заметила, составляет практически весь мой репертуар для бесед.
Фазма посмотрела на него с ужасом и недоверием. Помолчав, сказала:
— …это просто свидание, Хакс.
— Ха! — пронзительно воскликнул Хакс. Он никогда не признался бы себе, что способен на такие звуки. — Просто свидание, как же. Когда тебе почти сорок, и каждый в этом проклятом городе знает тебя как маркетингового магната, который, фигурально выражаясь, в одиночку изобрел колесо, просто свиданий не бывает. — Комок беспокойства понемногу возвращался на свое место в груди, и Хакс попытался расслабиться, чувствуя, как правый висок начинает пульсировать болью.
— Тебе не «почти сорок», — возразила Фазма, и это раздражало, поскольку совсем не в этом дело же. Хакс потер рукой висок, в котором зарождалась мигрень.
— Тебе тридцать три. Хватит увиливать. Черт побери, Хакс — просто сходи на свидание! — она с такой силой опустила бокал мартини на стол, что столовые приборы зазвенели. Хакс чувствовал себя настолько неуютно, что чуть не подпрыгнул от резкого звука. — Выпей немного, расслабься, может, влюбись, если повезет. И оставь свою тревожность дома, ради бога, — она указала на Хакса пальцем, — вот здесь есть кто-то, кого стоит узнать, но ни у кого не будет такого шанса, если ты продолжишь прятаться, как отшельник. Люди начнут думать, что ты что-то скрываешь!
Хакс пожал плечами, пытаясь принять таинственный вид (что было нелегко, учитывая, что минуту назад он чуть не опрокинул стул от резкого звука).
— Может, мне есть что скрывать.
— Что, например? — поинтересовалась Фазма, и в ее тоне настолько явно сквозило «Не верю», что ей не нужно было этого говорить. Она откинулась назад, поставив ноги на перекладину стула, демонстрируя модельные лодочки золотого цвета, идеально подходящие к ожерелью. — Что ты — зажатый, вечно беспокоящийся обо всем на свете гей, не пускающий никого к себе домой, так как боишься, что они с грязными ногами на диван залезут? Ну извини, мистер большой босс, твоя тайна раскрыта.
Хакс порадовался, что не решил как раз в этот момент отпить вина — перспектива подавиться, смеясь от потрясения, его не радовала. Фазма была права, о боже, совершенно права. Никто, кроме нее, не посмел бы ему сказать это в такой беспощадной форме — из страха, что на следующий день придется обивать пороги с резюме в руках.
— А твоему Ричарду, значит, именно такие нравятся? — фыркнул он. — Потому что если ты ему про меня это рассказала, то все мои проблемы решены. Он давно сбежал.
— Не-а, — Фазма показала ему язык. Вела себя, как ребенок, а не как человек, на которого он всецело полагался в делах фирмы. — Я ему сказала, что ты ужасно смешной. Очень скрытный. Потрясающе верный. С идеально уложенными рыжими волосами. Гей, конечно, но ему это почему-то понравилось.
Она ухмыльнулась, и Хакс закатил глаза. Он слышал шуточки получше от двенадцатилетних.
— Но если честно, — продолжила она драматическим шепотом, — я еще сказала, что ты сказочно богат, а это способно привлечь внимание кого угодно.
— А, ты меня ему сосватала как спонсора. Замечательно.
Хакс отодвинул остатки салата — тема разговора отбивала всякий аппетит, и Фазма тут же потянулась вилкой через весь стол, чтобы без спроса доесть. Судя по ее самодовольному выражению лица, она понимала, что, раз Хакс продолжает разговор, это значит, что он уже готов согласиться.
— Слушай, я просто сделала за тебя всю тяжелую работу, — саркастично заметила она, прежде чем вздохнуть и серьезно на него посмотреть. — Он, конечно, не носит Гуччи, но выглядит не бедно. Издательский бизнес всегда был прибыльным.
С этими словами она закинула в рот кусочек перца и стала шумно жевать, продолжая разговор:
— В любом случае он наверняка будет рад, что ты с ним точно не из-за денег.
Громко выдохнув, Хакс провел ладонью по лицу. Когда Фазма что-то вбивала себе в голову, она безжалостно преследовала цель, словно гончая. Его салат пал жертвой аппетита Фазмы, вино в его бокале закончилось. Пришло время признать свое поражение.
— И когда же я с ним встречаюсь? — смиренно спросил он.
Фазма еще раз взвизгнула, очевидно, довольная собой, и передала ему бумажку, где ее почерком было написано время и место. Она, без сомнения, держала эту штуку наготове — значит, у Хакса с самого начала не было шанса избежать судьбы. Фазма знала все струны его души и умело на них играла.
— Полдевятого, и не минутой позже — так что не задерживайся на работе. Эта кофейня только открылась, — быстро говорила она, — там очередь на целую милю. Ты не поверишь, через что мне пришлось пройти, чтобы зарезервировать столик.
Без пятнадцати девять Хакс в изнеможении откинулся на спинку своего шикарного кресла, свободно вздохнув — впервые за много часов. В здании было темно и тихо, только звук пылесоса то приближался, то отдалялся, когда уборщик проходил мимо двери кабинета Хакса. Кроме них двоих в офисе никого не было, все разошлись по домам минимум полчаса назад.
Его лицо освещал голубой отсвет экрана ноутбука; на улице, внизу, сновали люди — ловили такси, спускались в метро, встречались, чтобы пойти на ужин или что-то обсудить.
Где-то в другой части города какую-нибудь ничего не подозревающую парочку пустили в модную кофейню, несмотря на очередь длиной в целую милю.
А здесь, в офисе «Имперского Маркетинга», Хакс чувствовал себя единственным человеком в Нью-Йорке.
Он выключил телефон, на экране которого мерцало имя Фазмы, и потянулся к бутылке бренди. Утром он все объяснит.
Читать на фикбуке
@темы: переводы, творчество, SW, Star wars, kylux, Имперское сознание